– Тупица, – тихо произнесла Татьяна. – Упрямый осел.
– Ты очень точно меня характеризуешь…
– Что ты хочешь мне доказать?!
– То, что женщина становится некрасивой, склочной и грубой, когда пытается подменить собой мужчину.
– Что? – ахнула от негодования Татьяна. – Склочной и грубой?
Кажется, она пыталась влепить мне пощечину, но я вовремя закрылся банкой.
– Осторожнее, – предупредил я. – Это концентрированная серная кислота. Одна капля прожигает ладонь за семь секунд.
– Ну почему, почему я повстречала именно тебя, а не нормального человека! – со слезами в голосе произнесла Татьяна. От порыва ветра распахнулась входная дверь особняка, звякнул ключ, вставленный в замочную скважину изнутри. Это было знамение.
– Давай зайдем, – предложил я, – и я тебе в спокойной обстановке объясню, почему ты не повстречала нормального человека.
Татьяна не стала возражать и в расстроенных чувствах направилась к двери. Я поставил банку у крыльца и зашел следом за Татьяной в прихожую. На минуту мы застыли, как мраморные статуи, прислушиваясь к завыванию сквозняка где-то в каминном зале апартаментов Родиона. Было сыро и неуютно. Ничего, подумал я, наверху полно одеял.
– Ты помнишь… – не к месту начала вспоминать что-то хорошее Татьяна, но я не дал ей досказать и крепко обнял. Полагая, что мною движут безусловно нежные чувства, Татьяна сразу все мне простила и, считая себя прощенной, прикрыла глаза и подставила губы для поцелуя.
Я тотчас воспользовался ее беспомощным состоянием, провел рукой по груди и без труда извлек пистолет из кобуры. Татьяна не успела оценить, насколько мой поступок подл и коварен, как я мягко толкнул ее на поручень лестницы и быстро вышел вон, не забыв по пути вытащить из замка ключ. Чудовищный град ударов, сопровождаемый пронзительным визгом обманутой самки, обрушился на дверь, но я уже крепко подпирал ее плечом и проворачивал ключ на третий оборот.
Ужасные эпитеты неслись из-за запертой двери в мой адрес, среди которых «негодяй» и «мерзавец» были самыми ласковыми, но я удалялся от особняка настолько быстро, что очень скоро оказался во власти тишины поздних сумерек. Мысленно сочинив оправдательную теорию, что влюбленный мужчина – подневольный человек, не способный решать ответственные задачи, и потому на период активных физических действий должен изгонять из своего сердца всяческую амурную блажь, я избавил себя от угрызений совести и нежно погладил гладкую прохладную сталь спрятанного в кармане пистолета.
Когда я дошел до грота с его строгими арочными пролетами, двумя симметричными лестницами с белыми поручнями и балясинами, полого поднимающимися на открытую террасу с конусовидной крышей на колоннах, то почувствовал, как в груди что-то сжалось от тоски по безвозвратно ушедшей чистоте помыслов и надежд князя. Это легкое, нежно-розовое строение, которое князь хотел отдать под музыкальный салон, так и осталось недостроенным. Прекрасно разбирающийся в зодчестве и архитектуре, князь запутался в поисках нравственности. И в одном, и в другом все остановилось. Впрочем, моим утонченным чувствам не пришлось развиваться дальше.
Ослепительный свет фар фонтаном прошелся по стволам деревьев, выдавливая из них тонкие и длинные тени. Я услышал гул автомобильного мотора и отрывистые крики. Машина – кажется, это был «Понтиак» – медленно катилась по аллее. Я прижался к стволу дерева, но тотчас понял, что очень скоро буду заметен не хуже, чем суфлерская будка на сцене. Не теряя времени, я пригнулся и побежал к гроту. Чтобы не светиться на длинной и совершенно открытой лестнице, я нырнул в арочный пролет, откуда на второй этаж, в салон, вела винтовая служебная лестница.
В большой круглой комнате, пол которой был засыпан свежими, пахнущими сосновой смолой стружками, я присел у пустой оконной рамы и сунул руку в карман, где лежал пистолет. «Понтиак», поливая все перед собой светом фар, поравнялся с гротом. Я думал, что машина поедет дальше, к тыльным воротам, но она круто повернула к гроту, проехала через строй молодых дубков и остановилась в нескольких метрах от лестницы. Хлопнули двери. Я увидел, как к гроту побежали охранники, огибая его с двух сторон. Все были вооружены винтовками.
Тогда-то я испугался по-настоящему и уже без колебаний вытащил из кармана «макаров». Я недоумевал, как они могли заметить меня, если я ни разу не попал в свет фар. Но мое недоумение длилось недолго. Снизу донеслось хриплое дыхание и крадущиеся шаги. Не успел я нацелить пистолет на лестницу, как из проема показалась широкополая шляпа. Столешко!
Он не сразу заметил меня в темноте, поднялся, путаясь в тяжелых длинных полах Родионового пальто, потом упал на колени и наконец заметил меня. Он оцепенел.
– Эй, дружище! – донесся из парка голос Фили. – Мы знаем, что ты там прячешься. Будет лучше, если ты сам спустишься вниз!
– Не выдавай меня! – зашипел Столешко и ткнулся лбом в стружки. Шляпа слетела с его головы, темные очки съехали на нос. Я внутренне содрогнулся от омерзительного вида его лица.
– Ляг на пол, – спокойно и тихо сказал я.
– Не выдавай, умоляю, – шептал Столешко, растягиваясь на стружках. – Все, что хочешь… Они меня убьют…
– Ты меня хорошо слышишь, дружище? – продолжал вещать снизу Филя. Я не мог видеть его. Кассир, должно быть, стоял рядом с машиной, и ослепительный свет фар делал его невидимым. – Не заставляй нас вытаскивать тебя силой! Я гарантирую тебе безопасность взамен на твое послушание!
– Он лжет! – бормотал Столешко, прижимаясь щекой к стружкам. – Он меня сразу же убьет и растворит в кислоте! С таким лицом я больше никому не нужен…
– И мне в том числе, – заверил я. Столешко уткнулся носом в пол, стал загребать руками стружки и тихо скулить.
– Прости меня… – выдавливал он из себя. – Умоляю, прости… Я хочу жить, хочу вылечиться… Мне еще нет тридцати… Я же талантливый альпинист…
