десятка лепных домиков с угловатыми соломенными крышами.
– Деревня!! – закричал я.
Татьяна попыталась испортить мне настроение:
– Это еще не значит, что отсюда можно связаться со спасателями.
– Можно, – охотно возразил инспектор, жадно всматриваясь в струйки дымков над жилищами. – Возможно, это река Тамур…Что же вы встали, Стас?
– Если бы вы, инспектор, не поддались панике и трусости, – глухо произнесла Татьяна, – то вам не пришлось бы давать этому жулику дискредитирующее вас обещание. Ручаюсь, что до этой деревни я бы вас смогла донести.
Я посмотрел на девушку и зарычал, так как на ум не пришло подходящего ругательства. Татьяна как ни в чем не бывало стаскивала с себя лишнюю одежду. Я смотрел на этот альпийский стриптиз и продолжал изображать из себя разъяренного хищника. На траву упали объемный пуховик, свитер, синтепоновые брюки-комбез… Девушка с иронией поглядывала на меня, худея прямо на глазах. Я подумал, что если она не перестанет разоблачаться, то с последней деталью одежды исчезнет, как облачко пара. Оставшись в плотно облегающих шерстяных колготках и футболке с короткими рукавами, Татьяна затолкала добрую половину своего прежнего объема в рюкзак, надела легкие ботинки «Пантера», забросила на плечи рюкзак и, сказав нам «Чао!», быстро пошла в деревню.
Мы с инспектором недолго провожали ее взглядами.
– Худенькая какая, – повторил мои мысли инспектор.
– Не донесла бы, – скептически произнес я.
– Что не донесла? – не понял инспектор.
– Вас не донесла бы. Умерла бы на полпути от печали.
Я расшнуровал и принялся стаскивать с инспектора высокие крепкие ботинки. Три кило долой. А вот медную бляху с четырехзначным числом, что означало принадлежность к младшему офицерскому составу, выкидывать как балласт инспектор наотрез отказался.
Я завалил ботинки инспектора и свой пуховик булыжниками, пометил клад корявой высохшей веткой и взвалил инспектора на спину.
– Не торопитесь, – попросил он со сдавленным стоном. – Что-то опять прихватило…
Идти по «сыпучке» было труднее, чем по снегу. Инспектор снова душил меня, и пот снова заливал мне глаза, зудел на спине и груди. Я облизывал пересохшие губы, мечтая о какой-нибудь чистой выбеленной комнатушке с нарами в углу, где будет сладко пахнуть скотиной, ячьим молоком и печным дымком; приветливая хозяйка подаст мне горячий чай с лепешкой; через маленькое окошко будет проникать шум листвы и скачущей по порогам реки; не вставая, можно будет любоваться узкой пыльной улочкой, а гор не будет видно вовсе.
– Вы сказали, что это река Тамур, – прохрипел я.
– Я так думаю, – после паузы уточнил инспектор. Он то ли засыпал, то ли устал держать голову прямо, и его подбородок острым клином стучал по моему плечу.
– А как называется деревня?
– Может быть, Дорхан. Или Джируфа, – неуверенно ответил инспектор и снова тюкнулся подбородком мне в плечо. – Нет, вероятнее всего, Дорхан.
Я подкинул его на себе, и офицер клацнул зубами.
– А Хэдлок отсюда далеко?
– Что? Хэдлок? А зачем вам Хэдлок?
Я хотел с ходу соврать, что там живет моя бабушка, но вовремя остановился.
– Если не ошибаюсь, – медленно говорил я, давая инспектору понять, что я не верблюд и мне тяжело говорить и нести его одновременно, – там проходит тропа к восточным склонам Ледяной Плахи.
– Ну и что? – подозрительно цепко пристал ко мне инспектор. – Да, тропа, а вам-то какое до нее дело?
Черт дернул меня за язык! Я снова подкинул на себе инспектора и, набрав полную грудь воздуха, дал исчерпывающий ответ:
– Раз там проходит тропа альпинистских экспедиций, значит, местные жители торгуют бывшим в употреблении снаряжением, и я смогу поменять ботинки, которые уже наполовину сожрали мои ноги, и я иду на культях, и чувствую боль не слаще вашей, и уже силы мои на пределе, и мне кажется, что проще скинуть вас здесь и самому сходить за быком, впряженным в повозку, черт вас подери!
Инспектора удовлетворил мой ответ, и он больше не задавал мне вопросов относительно Хэдлока и вообще не раскрывал рта до тех пор, пока я не стукнулся головой о подвесной бамбуковый водопровод и высыпавшиеся из моих глаз искры не осветили чумазых детей, обступивших нас плотным кольцом.
– Приехали! – возвестил он тогда голосом Иисуса, вошедшего в Иерусалим, и я, уставший исполнять роль молодого библейского ослика, свалил его на кучу сушеной кукурузы, а затем повалился рядом с ним, ибо не осталось сил, чтобы держать на ногах даже самого себя.
Был душный непальский вечер. Нас с инспектором несли на носилках бритоголовые монахи в хламидах цвета запекшейся крови. Тесную улочку как тисками сдавливал с обеих сторон нескончаемый ряд выложенных из камней хибар, сараев, овчарен и убогих торговых лавок. На нас смотрели бронзовые идолы с оскаленными дырявыми ртами, закамуфлированные пятнами грязи попрошайки и надменные йоги. Сладко пахло фимиамом и специями. Женщины в красных сари и с золотыми медальонами в носу держали на головах кувшины и старые пластиковые канистры из-под бензина. Лобастые, с широко расставленными глазами дети стояли вдоль дороги босоногим строем. Меланхоличные коровы, оставляя за собой коричневые кучки, пялились на нас своими добрыми глазами. Все ликовали. Деревня встречала раненого инспектора из Катманду со сдержанным экстазом. Мне казалось, я сплю, потому что такой сладкий полет над головами
