хаос и неразбериха: горячего так и не выдали, предложили довольствоваться жалким сухпайком да захваченными из дома бутербродами (у кого в доме ещё оставалось, что на них положить). Не выдали и патронов, пообещав «довести до комплекта ближе к фронту».
Закрывая половину фасада Владисибирского аэропорта, под ветром лениво колыхался плохо натянутый портрет Дарианы Дарк в полный рост, призывно вскинувшей руку с каким-то угловатым пистолетом.
– Становись! Становись! – зашумела наша взводная, суетясь, словно детсадовская воспитательница.
Я с трудом подавил инстинкт отдать приказ на построение так, как это было принято в рейхсвере.
Мои опасения подтвердились почти сразу – интербригады не могли обойтись без митинга на патриотическую тематику.
Звучные речи я привык пропускать мимо ушей, а вот бедные мои мальчишки и девчонки слушали с горящими глазами. И когда – конечно же, о, конечно же! – грянула «Священная война», они впечатывали свои туристские вибрамы с такой силой, словно императорская гвардия на плацпараде.
Потом были грузовики и нескончаемое шоссе и тряска по просёлку... Была уже ночь, когда машины наконец встали и уставшие ребята полезли через борта.
Нас выгружали в леске возле небольшой, сейчас опустевшей фермы. Горели костры, словно никто и не боялся воздушных разведчиков. Длинная колонна дошла до места безо всяких приключений, значит, имперцы ещё не развернулись как следует.
С машин сгружали «шанцевый инструмент», в просторечии – лопаты; на обочине росла пирамида патронных ящиков. Наша «взводная» куда-то исчезла; хотелось верить – за картами (на портативные навигационные системы, понятное дело, рассчитывать не приходилось). Мы оказались в глуши, без малейшего понятия, что же предстоит сделать, кроме лишь сакраментального «стоять насмерть».
Мои ребята, прикончившие к тому времени домашние подорожники, тоскливо переглядывались. Остальные «командиры отделений» держались не лучше. И я не выдержал.
– Чего тут думать? Надо перекрыть просёлок. Ферму занимать нет смысла, – ориентир, по нему ударят в первую очередь. Они пойдут по просёлку, наткнутся на сопротивление, вызовут авиацию непосредственной поддержки или ударят дальнереактивной артиллерией, возможно, если мы выстоим после первой атаки, то выбросят десант у йас за спинами. Нечего время терять, надо окапываться! И хотя бы одну радиостанцию на взвод,а?
– Р-размечтался, старший сержант! – раздалось раздражённое за моей спиной. Пожаловала товарищ взводная. – Радиостанций не будет.
– А карты? Карт бы, товарищ лейтенант! – я поддержал игру.
– Карты обещали. Ближе к утру. А пока надо землю копать. Из штаба передали – ждать атаку с рассветом. Больше – ничего.
– Какие силы? Танки? Сколько?
– Много знать хочешь, сержант. Ничего не говорят. Только одно – держаться. Две бригады на подлёте к планете. Должны выгружаться сегодня. Так что...
– Минимум семьдесят два часа на то, чтобы перебросить сюда полнокровную бригаду с тяжёлым вооружением.
Взводная подозрительно уставилась на меня.
– И где это ты всё выучил, Саша? Ты ж не служил, верно?
– Книги читал, – уклонился я.
– Книжки он читал... ладно, разобрали лопаты и копать окопы. Сказали, здесь, поперёк дороги, дальше – в лес.
– А оружие? У нас ни одного пулемёта, ни одного гранатомёта даже нет, если не считать подствольных...
– Ты меня спрашиваешь, Саша? Нет пулемётов. Ничего нет. Обещали сапёров с минами, если успеют.
– Ясно, – против воли лицо моё каменело. Нам придётся сражаться против армии конца XXII века примерно с такой же экипировкой, как у наших прапрадедов в сорок первом. Ни индивидуальной брони, ни нашлемных прицелов, ни персональных навигационных систем, ни-че-го. Нет даже камуфляжа. Комбинированные «штайеры» Дариана Дарк, понятное дело, придерживала для «кадровых дивизий Федерации» – ну или своих особо приближённых. Я взглянул на доставшуюся мне «93-куртц» – что она видала виды, это ещё мягко сказано. В стволе почти не осталось хромирования, всё, что могло хлябать, хлябало.
– Ну, пошли, что ли? – подтолкнул меня студент Миша. – Копать надо...
– Копать успеем, – сказал я сквозь зубы. – Сперва надо из винтовок лягушек повыгонять. Они хоть пристреляны?
– Понятия не имею, – признался мой собеседник. – Раздали, и всё...
– Раздали... Первое отделение! Слушай мою команду. Оружие к осмотру!
Они, конечно, не знали, что такое «оружие к осмотру». Пришлось потратить время ещё и на это, но, во всяком случае, когда мы присоединились к ожесточённо копавшим окопы добровольцам, я был уверен, что у каждого из моих ребят винтовка по крайней мере выстрелит при нажатии на спусковой крючок.
Безумие, повторял я себе. Петровские гренадёры под Полтавой, внезапно обнаружившие, что на них надвигается «в силах тяжких» вся танковая группа Гепнера. Стандартную имперскую броню обычный патрон для 93-k возьмёт только если в упор и под девяносто градусов; нужны пули с сердечниками, а где их взять?.. Неведомый рубеж в лесу, который велено оборонять, само собой, «до последних патрона и человека». Почему именно здесь? Какие за спиной стратегические объекты? Почему не оседлать хотя бы гребень недальних холмов?
Позиция наша проходила краем леса вдоль полей, принадлежавших покинутой ферме, ныряла в полукилометровую перемычку между фермой и просёлком, пересекала дорогу, тянулась ещё метров на пятьсот вдоль края густо заросшего оврага и там, уперевшись в берег небольшого ручья, обрывалась. Всего километра два – не так много на полк, если это, конечно, нормальный полк, обеспеченный всем необходимым по штатам военного времени. С артиллерией, реактивными установками, индивидуальными противотанковыми средствами, носимыми средствами ПВО, надёжной связью и так далее и тому подобное, не говоря уж о ночных прицелах. Когда можно создать эшелонированные в глубину опорные пункты, когда на фронте непосредственного соприкосновения с противником развёрнуто только два батальона, а третий – в глубине, готовый оказать помощь там, где это потребуется; когда составлены огневые карточки и пристреляны ориентиры, когда налажено взаимодействие с артиллерией и армейской авиацией, а ещё дальше, в глубине обороны, развёрнуты дивизионные, корпусные и армейские резервы, за которыми смутно маячат контуры могучего боевого запаса, выделенного фронтом. Тогда – да, можно воевать. Можно зубами вцепиться в какую-нибудь безвестную, безымянную высотку и превратить её в неприступную крепость.
Но не когда наспех и кое-как вооружённые одним лёгким стрелковым оружием ополченцы роют окопы, вытянутые в одну нитку, когда резервов нет и не предвидится, а вражьей авиации и вовсе полное раздолье – на весь полк у нас ни одного ПЗРК.
Тупые лопаты с трудом врезались в неподатливую, прошитую частой сетью корней лесную почву, ямы углублялись медленно. Нечего и думать отрыть настоящие окопы полного профиля, хорошо, если хватит времени на ровики, в которых только лежать и можно.
Моего терпения хватило ненадолго. Мы не задержим тут карателей, не заставим умыться кровью. Мы просто бездарно погибнем задолго до того, как мышиного цвета бронетранспортёры с белыми крестами на бортах и кроваво-красными эмблемами охранных дивизий доберутся до нашего боевого охранения. Нас разотрут в незримую глазом пыль кассетными бомбами, лес продёрнут нитью термобарических зарядов, «выглаживая» его в ровную посадочную площадку. И если обычные окопы ещё хоть как-то защитят от обычных снарядов и бомб, то распылённое облако затечёт во все негерметизированные укрытия, после чего находящимся там ничего не останется, кроме как превратиться в раскалённый пепел. Даже помолиться не успеешь.
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
– Что тебе, Саша? Всё уже вырыли, что нужно?
– Нет. Но нас же здесь раскатают в тонкий блин. Даже резерва не выделено.
