дольше полуминуты – принимался ерзать… Общественным транспортом не пользовался никогда; если не перемещался по городу на велике – делал многокилометровые концы пехом. Еще не пользовался часами. Еще годами не удосуживался купить кровать, преспокойно ночуя в собственной квартире в спальнике. Еще не пил ничего более допингового, чем минералка без газов. Еще, будучи задвинутым меломаном, не держал в доме вообще никакой проигрывающей техники, полагая, что все эти мафоны и сидишники до класса хай- энд включительно суть профанация, а слушать музон надлежит исключительно вживую; и когда в перестраивающийся Совок начали возить титульных западников, Гвидо побывал практически на всех концертах практически всех рок-н-ролльщиков – от “Скорпов” (три раза) до “Металлики”. На концерт “Пинк Флойд” прорвался, увидев (в Риге!) по ТВ сообщение, что завтра “флойды” выступают в Москве. Через десять минут Эпнерс уже голосовал на шоссе…
…На Эльбрусе Гвидо с велосипедом оказался действительно первым. Но абсолютным рекордом высоты для маунтин-байкинга эти 5642 метра давно уже не были. Аппетит, однако, пришел во время еды, и Эпнерс нацелился на Книгу Гиннесса. Для чего надо было штурма-нуть семитысячник. На Аконкагуа байкеры уже влезли, пик Ленина показался низковат: интернациональная компашка хай-алтитьюд-байкеров взобралась уже на сильно более высокую (7546) Музтаг-Ату – но не до конца, не до вершины. И именно Музтаг-Ату (“Отец ледяных гор” дословно) – в Китае, на китайском Кашгаре, откуда рукой подать и до Киргизии, и до Таджикистана, и до Афгана, и до Пакистана, и до Индии, – выбрал Гвидо (из-за относительной пологости – там не надо заниматься скалолазаньем, значит, можно и велик допереть).
В сентябре 2001-го он рванул туда в первый раз. Завяз на леднике: поставил после базового лагеря только один штурмовой (из обычных трех) – примерно на пяти тысячах, на границе камней и льда. Он шел по бедности без проводника, а по распиздяйству – без кошек, так что на леднике ему и впрямь делать было нечего.
На обратном пути Эпнерс чуть не погиб опять: лез по крутяку, занесло на непровешенный участок, каменно-грунтовая осыпь поехала, велосипед улетел сразу метров на пятнадцать, а Гвидо повис на гребне, зацепившись одними пальцами. Руки, рассказывал он, были уже к тому моменту разбиты о камни, начали гнить, шнурки завязать не мог… И вот этими гниющими пальцами (одной руки – на другой вися) ему пришлось выскребать в каменистом грунте ступени. Байк, счастливо застрявший между камнями и выуженный Гвидо при помощи веревочной петли, уже на китайско-киргизской границе добили “поднебесные” таможенники: что они с ним делали, поражался Гвидо, тормозная ручка как топором перерублена…
В том же году еще одна международная байкерская экспедиция залезла гораздо выше – но тоже Музтаг-Аты не покорила. Так что на моей памяти Эпнерс деятельно готовился взять реванш в две тыщи втором – искал спонсоров (я сам сводил его с Джефом на предмет возможной “петитовской” поддержки), закупался снаряжением… Но уже совсем рикошетом долетел до меня слух об аналогичном его неуспехе.
…Так значит, была еще и “Третья попытка”.
– Ну да… – Интересно, чем Артур удивлен сильнее: фактом звонка или вопросом? – Пропал…
– В смысле – никто не видел его мертвым?
– Ты ж знаешь, он всегда все в одиночку делал. И вообще – осень была, в такое время, в общем, на Муз-таг-Ату никто уже не ходит, там и других-то экспедиций не было. Из базового лагеря вышел – и все. Никто ничего не знает. Ну как в горах – что я тебе рассказываю…
Коба Челидзе. Костя Решетников, он же Крэш. Гвидо Эпнерс. Саша Князева. Что за безумный список (“…я тебе скажу, мы имеем дело с полным психом…”)? Что может объединять этих людей?
Только две вещи. Первая – что все они мертвы.
И вторая.
Я.
15
Ну и как следует это понимать? Это молчание с округлением овечьих глаз и поджиманием, блин, губ? Видимо, следующим образом: мне эта история надоела, я хочу о ней забыть, она мне не нравится, а меньше всего мне нравишься ты, и разговаривать с тобой я не хочу, и не понимаю, зачем я это опять делаю. И вообще ты мне еще не доказал, что не ты во всем виноват… То есть вряд ли, конечно, эта рекламная Оля Дроздова всерьез думает, что я и впрямь замочил ее приятельницу, но так уж вышло, что для Оли я обладаю презумпцией виновности. И еще ведь неизвестно, что ей наговорил лейтнантс, блин, Кудиновс…
– Она мне не рассказывала, с кем встречалась.
– И вы никогда не видели ее в компании с каким-нибудь… незнакомым вам молодым человеком?
(Рассуждал я так. Cлала мне “мыла” из интернет-кафе, подкинула Лере в машину привет от Гвидо и представилась Нике Кобой, очевидно, одна и та же, так сказать, инстанция. Тот высокий-блондинистый, что клеил Нику, тот урод, что топтался снаружи “Рупуциса”, и тот Сашкин хахаль, которого выследил Тюря, – тоже, вероятно, одно лицо. Следовательно… Ну да, ну да. Но если это он сдвигал Князевой крышу в последние несколько месяцев ее жизни – его не мог не знать, не видеть хоть кто-то из Санькиных знакомых, подруг…)
– Нет. (Презрение.)
– Может быть, кто-нибудь ещё из Сашиных подруг?.. С кем мне имеет смысл поговорить?
Пожатие плечами. Не глядя на меня – глядя на зигзагообразную выдру. (Банкетый зал “петитовского” кабака, куда я приватности ради заволок нелюбезную Олю, являет собой клинический случай дизайнерской шизофрении. Раздвоения личности в рамках одного отдельно взятого подвального помещения. По полкам вдоль стен стоят, во-первых, полуантикварные пишмашинки – и тут не без “винтажа”, – долженствующие, видимо, символизировать принадлежность банкетника к обители журнализма, во-вторых, – многочисленные чучела истребленных, не иначе, лично президентом издательского дома, знатным охотником-рыболовом, несчастных лесных жителей. Включая даже рысь – за которую почему-то особенно обидно.)
– Были же у Саши еще подруги? Мимолетно заведенные глаза (достал!):
– Ну найдите, если хотите, эту ее Кристи…
– Кристи? Кто это?
– Не знаю… В последнее время они много общались…
