вышел… Пришлось мне… – хмыкает: так, про себя… – в силу нюансов взаимоотношения наших силовых ведомств… “Ковчег” копать. А откуда дело нарисовалось, с чего хай пошел? С тебя. Ведь вдуматься если, без тебя вообще бы ничего не было: это ж ты в итоге Грекова с компанией запалил… А когда ты – незадолго перед началом процесса! – оказываешься свидетелем по делу о странном таком суициде… я, само собой, стал к тебе приглядываться… Но даже когда уже с тобой мне, в принципе, все ясно стало… все равно кое-что не очень пилилось. Слишком ты уверенно… и даже не то что уверенно – по-другому уверенно… Я всякого народу в принципе насмотрелся. Бывают, конечно, умные, хладнокровные… предусмотрительные… Все равно они иначе себя ведут. А ты – ты же вел себя так… не так, как будто все продумал, рассчитал, спланировал… а как будто убежден, искренне убежден – САМ, что ты тут ни при чем… Ну, поговорил я с психиатрами… Оказалось, что да, действительно, так вот тоже бывает… Трудно, конечно, это представить, я-то все-таки не психиатр, я с по-настоящему, серьезно больными дела не имею… До последнего, честно говоря, не очень верилось. Я, собственно, затем сюда и пришел…
Я медленно ложусь на спину (самостоятельная, вообще кажется, отдельная рука предусмотрительно перемещает стоящую на полу “осталковскую” ближе к голове), вытягиваю, скрещиваю ноги. Теперь я вижу только потолок. Неровности побелки в слишком ярком свете люстры. Но можно закрыть глаза. Не видеть совсем ничего. Тогда кудиновский голос превратится в отдельную субстанцию, или даже тело – аморфное, сокращающееся, растягивающееся, переливающееся, навроде амебы, внутри себя.
– …расколоть невозможно. В том и засада, что ты на самом деле уверен, что ничего не делал. Все воспоминания о сделанном – “травматические” – из твоего сознания вытеснены – и замещены ложными. Происходит постоянная подмена причин и следствий… Ты наверняка думаешь, что этот стрингер российский умер после того, как рассказал тебе про Дейча. Но на самом деле это ты приписал ему вымышленный рассказ про Дейча именно после того и именно потому, что каким-то образом узнал, что стрингер умер. Почему ты придумал себе эту статью в журнале про Дейча? Потому, что зачем-то пытался открыть в Интернете данный конкретный номер, а он не открывался…
…Тут главная задача – не понять. Не понять смысла втолковываемого мне. Пока все эти звуки идут мимо моего сознания – я держусь. Но стоит мне только вникнуть в смысл хоть одного его предложения, последовать его логике, подчиниться ей – я тут же лопну, тресну, а он мгновенно просунет в брешь узловатые беспардонные пальцы, вцепится – и пойдет дергать, расшатывать, расширять разлом: пока я с беспомощным хрустом не распадусь – весь, полностью, целиком, вываливая ему на радость жалкое жидковатое содержимое – на торопливую чавкающую радость… Я зажмуриваюсь изо всех сил.
– …понятие “переноса” или “проекции”. Это когда больной все свои проступки, недостатки переадресует кому-то другому – и начинает искренне этого другого ненавидеть. Почему ты выбрал именно Дейча – совершенно понятно. Он же с самого детства был для тебе примером, идеалом, которому ты пытался подражать, с которым себя сравнивал и ассоциировал, который превратился для тебя в такое идеализированное альтер эго. После того, как ты убил его, ты, наоборот, трансформировал его в своего что называется “черного человека”, “повесил” на него все другие свои убийства, перевернул с ног на голову свою зацикленность на нем и превратил как бы в его зацикленность на тебе. Ты сам с собой стал играть в игру: от имени Дейча объяснял себе, что это он, Дейч, во всем виноват – “мыла” себе слал с соответствующими намеками… И сам же себя от имени Дейча пугал – убеждая, что Дейч и тебя тоже собирается убить…
Не понять!!
– …Не отвечай мне ничего. Я не требую от тебя ответа – я понимаю, что ты все равно ничего не можешь сейчас ответить. Ты должен просто понять, что я тебе говорю. Просто проанализировать. Сам. И вот когда ты встанешь перед фактами, перед объективными фактами, когда тебе будет никуда от них не деться…
Я открываю глаза.
Не-е-е. Не видно. Прозрачное в прозрачном. Кувыркается, булькает. Льется на подбородок.
Неудобно. Лежа глотать. Тем более когда то, на чем лежишь, ходит под тобой ходуном. Тем более когда под черепом карусель. Центрифуга. Кувыркание. И бульканье. Тем более. Более – менее. Все менее и менее. Почти кончается. Почти литр. Кончается.
Тьма сгущается, свет кончается: это время кончило без гондона. Осталась осколочная оболочка, жестянка, склянка, скорлупка вылупившегося на меня армагеддона. Обернись ко мне. Я боюсь тебя. Промокает стигматы губкой, смоченной в уксусе, робинзон с острова джона донна. Я боюсь тебя. Обернись ко мне. При твоем приближении нолик на груди раскаляется, твой рот изгаляется, робинзон исцеляется, нолик умер, валяется, распались звенья цепочки причинно-следственной. Обернись ко мне. Я боюсь тебя страхом точного знания, опознания, искушения, предвкушения, как подследственный точно знает сейчас вот сейчас будут бить по почкам. Я боюсь тебя. Обернись ко мне. Я хочу тебя. Дай им знак, поцелуй меня, забери меня из миндальной дали, блевотной близи, утопи меня в хохоте серой слизи. Не жалей меня. Тейк ит изи.
Спазмы в горле. У водки маслянистая консистенция и резкий химический вкус. Последние капли. Я отшвыриваю пластиковую канистру, та скачет по разбитому асфальту промплощадки. Лера единым круговым движением свежует пачку “Caines”, комкает целлофан, кидает в пепелку. Я шарю по карманам, достаю зажигалку. От рук воняет химией, на пальцах – маслянистая дрянь. Скрежещет самодельное колесико. Пламя.
– Прикол. – Лера берет зажигалку у меня. – Из чего это?
– Из пулеметного патрона.
“И вот когда ты встанешь перед фактами, перед объективными фактами, когда тебе будет никуда от них не деться…” Я с маху захлопываю розовый багажник. От первого удара начинает орать сигнализация, от второго стекло разбивается – я кидаю смятый библиотечный талончик на сиденье.
Диван, на котором я корчусь, уже не просто мерно качает на боковой волне – уже подбрасывает и швыряет. Раскручивает вокруг своей оси. Центрифуга. Миксер. И все внутри, в нутре в моем взбалтывается, вспенивается и просится наружу. Мать… Пытаюсь встать. Не так просто попасть ногами в пол, особенно когда ноги чужие, особенно когда неизвестно куда их засунули. От же ч-ч-черт… Какой “вертолет”… И шатаюсь, и путаюсь ногами в чем-то, валяющемся на полу… Это куртка моя валяется. Темно-синяя, закрывающая жопу “акватексовая” куртка, перетягиваемая в бедрах-поясе-шее, с “отражателями”. Я вижу длинный козырек капюшона, вижу на его изнанке сеточку мембраны.
– Простите, – окликаю я тонкогубую тетку без возраста, с выправкой отставной балерины.
– Да?
– Я… Извините, я ищу Кристи…
– Кого?
