шахматной доске.
— Лиля купила какую-то французскую развалюху, то ли «рено», то ли «пежо», я в них не разбираюсь. Ты же знаешь, что я никогда не умел водить машину и не интересовался автомобилями, — ответил Герман и с удовольствием затянулся вонючей папироской. — Она внизу в гараже, а ключи висят в прихожей на гвоздике. Только не знаю, есть ли в баке бензин.
— Хорошо хоть знаешь, что машины ездят на бензине, а не на пепси-коле, и на том спасибо, — слегка уколол зятя Фима, но тот не обратил внимания на шутку, встал из за стола, сладко потянулся, протяжно и печально пукнул, вложив в этот звук всю тоску русского человека, вынужденного страдать на чужбине, и полез в холодильник за пивом и сэндвичами.
Лиля оказывается купила подержанный «Ситроен». Машина была еще в очень приличном состоянии, на прямых участках шоссе запросто давала 130 километров. Из нее можно было бы выжать и больше, но дорога все время петляла в холмах.
— Где-то здесь, — сказал Клаус, после того, как они свернули на Нортон-Хилл, — это уже земля Гринфилда. Думаю, нам не стоит заявляться в дом, потопчемся у ворот, осмотрим место действия и назад. Возможно, у продавца есть свои люди среди прислуги. Тогда операция сорвется.
Машина проскочила еще километра два и уперлась в высокую металлическую ограду. Шоссе продолжалось за воротами, но никаких строений отсюда видно не было.
— Хреново, — высказал свое мнение Фима, — ни служб, ни будки для охраны, ворота, видимо, открываются автоматически по сигналу из дома. В общем, для засады места нет. Если продавец не дурак, а я в этом сильно сомневаюсь, то он непременно что-то заподозрит и постарается смыться.
— Тебе так кажется, потому что сейчас еще светло, но продавец приедет, когда уже стемнеет, — возразил Клаус.
— Мне вообще не нравится, когда в операции задействовано много фигур, — сказал Фима. — Ну, на кой люд нам сдался этот миллионер да еще эксперт. Ты можешь надо мной смеяться и называть это классовым чутьем, но я не доверяю этим толстосумам. Кто знает, а может, он уже сговорился с продавцом по интернету, чтобы кинуть нас за милую душу. Подлинник он оставит у себя, а подделку всучит нам. Надо срочно менять весь план.
— Что ты предлагаешь? — спросил Кучка.
— Продавца нужно перехватывать не на обратном пути, а когда он поедет к Юджину. Засаду нужно делать возле моста через реку. Там есть что-то вроде шлагбаума и машину там есть где спрятать — по обеим сторонам дороги густой лес. Мы его легко возьмем, если конечно с ним не будет охраны.
— По договоренности с Гринфилдом, продавец должен приехать на такси и без всякой охраны.
— Что стоят эти договоренности… На всякий случай нужно будет отключить Диаса и Санчеса, и я даже знаю, как это сделать. Возвращаемся в город.
Уильям Томас Крэнберри, как он сам любил называть себя, или Большой Билли, как его назвали его штукатуры, или Черный Вилька, как называл его Фима, при виде русского гостя скривил рожу, как будто у него живот заболел.
— Обормот, мать твою, за каким чертом тебя опять принесло в Америку. Разве ты не понял, что здесь нужно работать?
— Прикуси я зык Билли, а то я тебя сейчас возьму за жопу, как сомалийского шпиона и сподвижника Усамы, — принял условия игры Фима.
— Все равно, козел, я не приму тебя в бригаду, потому что ты козел каких мало, и не умеешь вкалывать. Вы там в своей сраной России только и делаете, что клянчите подачки и трахаете белых медведиц. Я, кажется, тебе уже однажды сказал, чтобы ты обходил меня за милю. Мне не нужны работники, у которых два часа обед и три — перекур. Ты меня достал в прошлый раз своими рассказами про то, как полезно садится голой жопой в снег после бани. Все, канай отсюда, Обормот. Не мешай людям работать.
Билл сидел на строительных лесах, свесив ноги, и поливал Фиму на чем свет стоит. Он был неплохим парнем, этот Черный Вилька, просто любил всем показать, как хорошо он умеет ругаться. Он умел еще и хорошо работать, но этим в Америке никого не удивишь. А вот виртуозно ругаться могут далеко не все. Это был его способ самовыражения, его баскетбол, бокс и регби, и он в нем преуспевал, как мог. Фима это понимал и делал вид, что восхищен.
Он сидел внизу на бетонных плитах и слушал Вилькину «музыку», как зачарованный, лишь изредка прикладываясь к бутылке бурбона. И только, когда он почувствовал, что Билли вот-вот иссякнет, он подал голос, чтобы выручить приятеля.
— Я тебя слушаю и удивляюсь, как ты классно ругаешься, ты превзошел всех сквернословов, которых я когда либо знал, как в Старом , так и в Новом Свете. Ты просто Моцарт и Эллингтон этого дела вместе взятые, — польстил Фима бригадиру, хотя любой московский школьник по части ругательств мог заткнуть его за пояс.
— Ты так думаешь, — расплылся Билли. — Можешь подняться сюда и угостить меня своим пойлом.
— Ну, как ты тут старина? — спросил Фима уже серьезно, протягивая Билли бутылку виски. — И не надоело тебе строить капитализм?
— Надоело, — сказал бригадир, как следует хлебнув из бутылки. — Но это лучше, чем по шею в говне строить ваш гребаный социализм, или что там вы теперь строите?
— Как твои? Мамаша, брат?
— Мать ударилась в религию, из церкви не вылазит, все, что я ей даю на хозяйство норовит снести туда. После того, как умер Пит, старуха просто свихнулась, блюдет меня на каждом шагу, не разрешает водить к себе баб, пить и ругаться. Ну, бабы и выпивка куда ни шло, пить и трахаться я могу и на стороне, а вот ругаться… Нет, Пит мне насрал в самую душу, а еще брат называется.
— Когда он умер?
— Полгода назад, от передозировки наркотиков.
— Жаль, неплохой был парень. Я помню, как ты ему говорил, чтобы он завязывал с наркотой…
— А он смеялся и посылал меня на хер, вот и допрыгался, щенок.
— Молодому парню трудно устоять, когда на каждом шагу тянут за рукав и предлагают рай, расфасованный в пакетики. А Пит, насколько мне известно, и сам приторговывал наркотиками.
— Я говорил ему, что это не доведет до добра, но он увяз в этом дерьме по уши, и никакой лебедкой его нельзя было вытащить оттуда. Я знаю, вы, белые считаете, что все черные уже рождаются сутенерами и наркоторговцами. А мне насрать на то, что вы думаете, потому что все вы насквозь прогнили и воняете на весь мир. Я бы собственными руками оторвал яйца ублюдкам, которые пичкают черных наркотой, чтобы они меньше думали и больше вкалывали на вас.
— У тебя есть такая возможность.
— О чем ты говоришь, я знаю дружков Пита. Это такие же пропащие мальчишки, как и он, хотя и хорохорятся. У меня нет на них зла.
— Я говорю не о них, а о боссах, которые наживают миллионы на таких, как Пит. Это дельцы из Колумбии, вчера я видел их в пиццерии на Вустер-сквер. Они и сегодня там были. У них есть план — сделать этот благопристойный городок наркостолицей Новой Англии.
— Я тебе не верю, ты еврей, русский и коммунист, ты только и мечтаешь, как покончить с Америкой, ты хуже бен Ладена. Он, хотя бы не скрывает, что ненавидит американцев, а вы клянетесь в дружбе, и гадите исподтишка. Почему ты не сообщил копам, что видел наркодельцов?
— А что толку, они их и пальцем не тронут, ты ведь знаешь, кого они хватают — кого можно подоить. А на тех, как сядешь, так и слезешь, они всех купили с потрохами. И потом, я иностранец, мне никто не поверит, а неприятности гарантированы.
— Пожалуй ты прав. Ладно, покажи мне их как-нибудь, мы с ними поговорим.
— Это нужно сделать сегодня, потому что завтра они снюхаются с местной коза-нострой, и городу крышка, не с проста же они околачиваются у итальяшки.
— Хорошо, сегодня ты нам их покажешь.
К месту засады Фима и Клаус приехали за два часа, до срока, назначенного Гринфилдом продавцу. Лес уже начал сбрасывать листву, но заросли бересклета были еще зелеными и густыми настолько, что укрытый в них зеленый «Ситроен» с дороги совершенно невозможно было разглядеть. Трудней всего пришлось со шлагбаумом возле моста через реку. Он заржавел и никак не желал опускаться, торчал над водой, как
