Испуг

Я подумал, как это правильно. Как кстати!.. Руки мои должны были стать не только смелы. Но и знакомы… Ей знакомы… И сколько-то привычны ее чутким плечам. После этой магазинной прикидки Вика прикосновению не удивится. (Мои руки будут сама нежность. Руки заскучавшего пианиста. Руки крадущегося ночного вора.) Ведь ночью… Как только она попросит боржоми.

И как же меня будоражило это ее грубоватое боржом!

Я тогда подумал, что меня, старика, неслучайно притягивают к себе эти их тащусь… наезжает… не светись… не грузи… дурацкое клёво… меня ломает… Молодежный сленг. Сотни словечек молодых людей необыкновенно бодрили меня в те дни, впрыскивали дивную чуждую энергетику. Я чувствовал себя птицей, которой вдвое нарастили крылья.

Борис в ночь уедет, а я опять окажусь в том доме. В той спальне. Первый шаг всегда труден… Но это ровно одна минута! Две!.. А затем?.. Однако надо же дать ей крепко заснуть… Ее ночная жажда? Я ведь помню, где стоит бутылка с боржоми.

В реальности я прошагал к ней в темноте даже скорее, чем за минуту. Я пролетел… Прямо к ее постели. Я уже все здесь знал.

И, переждав еще одну тихую минуту (тишайшую!), я сразу поискал глазами под кроватью боржоми, но боржоми не оказалось… Я (помню) удивился. Я растерялся. Как же так! Я даже нагнулся поискать к ножке кровати. Лунные полосы… Луна была, а боржоми не было. Я сунулся к другой кроватной ножке… Не было. А сонная Вика уже буркнула мне, что ты так долго!.. Сонным знакомым голосом. И я вдруг сообразил, что слова ее и жажда ее относятся не к боржоми.

На четвереньках она была изящна, с прогнутой юной спинкой. Вика сама и почти сразу приняла эту покорную позу… Вероятно, обычную у них с Борисом в предыдущие ночи. Почти сразу и прогнулась спиной, едва я бережно (едва дыша) коснулся руками ее бедер. Ах, как взыграла в окне луна! Луна взревновала, клянусь! Смуглая (при луне) попка Вики уже сама по себе (и отдельно от Вики) ритмично поддавалась. Она уже и подыгрывала… Скромно… Слаженно… В конце, правда, легкий сбой… вдруг.

Разумеется, я был деликатен – хотя бы потому, что был осторожен. Но неполное и приблизительное знание (нажитых ими ласк) привело в финале к моему слегка грубоватому пришлепу – к нарочито отбиваемому такту в ночной тьме: шлеп! шлеп!..

– Мягче, мягче… Сколько раз тебе говорить! – сквозь сон пробурчала Вика.

Она, уверен, и не разлепляла глаз. Ловила кайф в полусне.

Мы отдохнули. Всё тихо. И даже луна притихла… Я был счастлив. Но я колебался: открыться ли сейчас? или нет?.. Не знаю, зачем мне это. В ночной тьме что-то меня теперь давило. Тьма не могла быть вечной. Сказать ей? Или нет?.. Акт (ночной и с моей стороны очень осторожный) давал мне в ту минуту обе возможности. Гуляй, Вася. Свое получил – можно уйти.

Но, видно, в том и заноза, что полученное счастье казалось мне слишком малым. Слишком тихим… Ведь не хотелось, чтобы оно исчезло. Чтобы ушло в ночь. Чтобы растаяло в космосе. И в вечном перестуке колес. (Как у мужчины и женщины, которые вдруг сошлись в пустом купе поезда Москва – Пенза.)

Я возомнил!.. Возомнил о вдруг найденной в эту ночь любви. О большом чувстве… У стариков бывает. (Луна луной – а женщина женщиной. Я не хотел ее терять. Похоже, я просто жадничал.)

И тронул сонное плечо… Я будил, как бы проверяя теперь наши с ней отношения на прочность. (Что от них останется?..) Теперь я ласкал и ласкал ее плечо, ее грудь. Я отгонял тьму. Настойчиво… Хотя и мягко.

Она вяло отыграла ласку. Провела мне ладонью сначала по ключице, а пальцами к горлу, к моей сонной артерии. Я приготовился. Горло мужчины и кадык – самые, я думаю, узнаваемые на ощупь места. Ее теплые пальцы ползли… Я притих. Узнает?.. Чужая женская рука – не шуточки.

Она хотела, и я начал снова. Теперь уже лицом к лицу. Отваги хватило. Вот только зря я чуть заспешил. Именно от спешки новый акт уже сразу (я чувствовал) шел сколько-то под откос… Руки не так. Живот не так… Вот-вот должно было обнаружиться нечто меня разоблачающее, не в их формате. Я взволновался. И боялся поменять позу. А она, Вика, как раз ждала… Чего-то… Привычного ей.

И потому я вслух сказал. (Лучше сказать, заговорить первым…) Я как бы обнародовал свое некоторое удивление:

– Что у тебя с голосом нынче? Простыла?

Вопль ее вырвался сразу. И уже не стихал. «Оооо! Уиии!..» Реакция! На мой голос! (На чужой голос в своей постели.) Она мгновенно, сильно отбросила меня и мгновенным же щелчком включила настольную. Глянула… На меня! И снова: «Оооо! Уиии!.. Оооо! Уиии!» – вопила! Она еще и откинулась всей верхней половиной тела. Откинулась, сколько могла! От меня подальше – вот-вот порвется пополам.

Я, само собой, тоже показательно отпрянул и даже вскрикнул:

– Где я?..

Мы отпрянули друг от друга телами, но ноги наши под простыней соприкасались. До ног еще не дошло. Ноги нас не понимали. Ноги только заскользили невнятно одна о другую и третья о четвертую. Кто из нас двоих выдал ногами этот липкий, скользкий, прохладный пот испуга, трудно сказать. Возможно, мы оба… Пот взаимного страха!

Торопясь (я все еще удивлялся случившемуся первый), я ее перекрикивал: я продолжал кричать, кричать, кричать, – я ведь пришел… я пришел к своей!.. к своей подружке! Что за кино! Что за дьявольщина! Как я сюда попал?!

Я даже тер глаза кулаком – мол, не сон ли какой?

Она не верила, кричала:

– Подонок! Подонок!.. Ты куда пришел?.. Я тебя сдам ментам. Сейчас же! Сволочь! Старая сволочь!

– Ошибка! Ошибка!.. – кричал и я. – Вышла ошибка!

– Ошибка?.. А если пять! Если восемь? Если восемь лет схлопочешь – ошибка?

Мы оба вопили. Особенно она. И больно (для меня) дергалась ногами. Дело в том, что ноги наши под простыней так и терлись, обливаясь непонятно чьим потом.

Я решительно откинул простынку, схватил одежку:

– Не нужны вы мне, дорогая. Не нужны!.. У меня своя есть! Иду! Иду, блин, к своей бабе. (Уже раньше мне следовало выругаться. Брань искренна. Брань выручает!)

– Сво-олочь!

– Тсс! Не орите на весь поселок!

Притихла… Наконец-то на минуту она притихла.

Перевела дых. И немного опомнилась. (Возможно, вспомнила-таки о соседях на другой половине дачи, о слышимости. И очень важно, что я на «вы». На «вы»!)

Я уже надевал брюки.

Понимая, что я сейчас уйду (и как тогда меня достанешь!), красивая Вика сменила тональность – уже не слепая ярость. Уже не возмущение, а жесткий спрос. Она зло шипела:

– Ка-аак? Как вы сюда прошли-и?

– Как и всегда. Всегда к ней хожу.

– Ка-ак?

– Через веранду… Она не запирает веранду… Как и вы свою не запираете!

– И не сты-ыыдно?.. Не юнец же с соплями! Старый уже! Как это можно поверить, что вы пришли – и не поняли? Легли – и женщину не узнали?!

– А как вы?.. Почему вы не узнали?

– Я-ааа?

– Вы! Вы!.. Почему вы меня не узнали? Когда я только лег? Когда мы вместе… Когда… Когда на четвереньках. – Я как бы всерьез на нее разозлился. (Но я выбирал слова.) Я даже настаивал: – Да и как узнать! Кайф был. Еще какой кайф!

Она осеклась, вспомнив.

Она заправила прядь волос за ухо. В глазах сонное припоминание. Вязкий, запинающийся ее голос произнес:

– К-к-кайф?

Я стал чуть спокойнее. (Отыграл очко.) Теперь я объяснял ночную ошибку уже уверенно: