Испуг

«жизни нет». И что муж идиот… Классика.)

Она с мужем давно в раздрае… Муженек забрал машину. Да пошел бы он! Она разводилась с ним уже дважды – разведется и в третий!.. И, если разбираться, ее беда не с крыши упала. Не случайно… Это сговор. Это злой и завистливый (к ее красоте и к ее уму!) заговор людишек. Она не может отсюда выбраться, не может даже сбежать, ОНА В ТЮРЬМЕ, ты понимаешь, старый идол, В ТЮРЬМЕ-ЕЕ-Е… Даже телефон, не поболтать всласть, лимитирован. Поминутная оплата. Непродленная!.. Телефон – только если звать на помощь. Если пожар!.. Если грабят!.. Да хоть бы ограбили, пошли они все!..

Она выкрикивала, а я с настороженностью уставился ей в глаза… Зрачки расширены. Истерика?.. Человек при таких зрачках больше видит – или меньше? (Я тупо припоминал. Из оптики.)

– Они все сговорились!

– Они нехорошие, – поддакивал я.

– Сучары! У всех дела! Свои делишки! А я сиди одна! Одна!..

И вдруг смолкла. Кажется, ее качнуло. Наконец поставила (бросила резким движением) пугавшую меня сковороду на дощечку. А сама села. В плетеное кресло… Как быстро менялась картинка! Она пригорюнилась. Дед, давай запоем. Дед, мудак старый, давай петь!.. Она звучно всхлипнула. Она подперла кулачком щеку и завела – негромко и вполне душевно. А я-аа хочу-уу… Песенный вой прерывался всхлипами. Разве могут молодую женщину понять? В наши нелепые дни?.. Юбка в клет-точ- чку…

Но куплета не осилив, молодая страдалица вздохнула и… разок на пробу опять хихикнула – надо же как резво! А зрачки-то, зрачки!

И мне пальчиком, с легкой укоризной:

– Ты, дед, хи-хи-хи-хи, как птичка, которая прилетает к моему окну поклевать. А поклевать – ноль. Меня заперли. Меня крест-накрест. В тюрьме не поклюешь. Хи-хи-хи-хи, птичка ко мне на окошко… Птичка садится…

Я подыгрывал:

– На самые прутья решетки.

Я меж тем поел яичницу. Я хорошо, отлично поел! (А она есть не ела.) Она вся обмякла, откинулась к спинке стула – и руки-ноги вялые, никакие.

Я приобнял ее за плечи и повел мелким шагом к кушетке. Дернулась, но снова обмякла – а я ее бережно вел. Уложил. Я мог ее сколько-то ласкать, гладить, но не более того. Я и сам был парализован ее зрачками.

– Ты глуп, дед, – бормотала она негромко. – Ты совсем без башни. Ты очень глуп… А вот мне клёво. Мне – лучше не бывает! Хи-хи-хи-хи… хи-хи-хи… Знаешь, кто ты?

– Птичка.

– Птичка, хи-хи-хи-хи… прилетевшая… по какому-то идиотскому случаю… – Голос ее стихал. Но она продолжала нести чушь.

Под каждой крышей свои мыши. Еще вчера казалось, что эта Даша так счастлива жизнью на своей богатенькой даче. И с кучей денег!.. Здесь, за добротным забором, она, казалось, не живет, а только счастливо растет – растет и тянется к своему счастливому огромному солнцу. Яркий подсолнух… Ранний.

– …Птичка села на решетку… на мою фиговенькую железную решетку. Поклевать – ноль. Хи-хи-хи-хи!

Радиация радости… Из-за их забора шло неслабеющее излучение светлой и благополучной молодой жизни. Я не раз проходил около, разинув рот. Наблюдать за красоткой в саду – это затягивает! Кусок счастья… Словно бы там огромный духовитый домашний пирог. (Яичко. Лучок… Как следует поперчено… И привкус. Хруст корки!) В лунные ночи мне о ее, Дашиной, жизни так и думалось – как о большом свежеиспеченном пироге. Хотелось отщипнуть. Хоть бы с краю.

Помимо своей красоты, Даша в общении мила, интеллигентна, так что если однажды поутру решиться к ней прийти… Если незваным попросту войти к ним на ухоженное пространство их дачи (одна из лучших здесь дач… собаки нет), то тебя не прогонят… вряд ли прогонят… Пришел, мол, по- соседски. Лето, мол. И сразу что-то решительное, напористое про погоду…

А она даже не вгляделась. Мол, что за дедок такой с неба свалился. Она, вся летняя, легкая, сразу сказала: «Садитесь же. Чашку чая?» – и мне, старику, только и дел было, что кивнуть, – мол, да, да, да, чай, никак не кофе, не люблю кофе!..

По-летнему, в легком платьице – такая она и теперь лежала на кушетке. Нежная кожа открытого плеча. Загар. Можно погладить… Загорелые, с легчайшим пушком руки. И слабые тени в изгибе локтя. Но это и все, что отщипнулось.

Засигналила приветственно (и даже с поддразниваньем) машина за забором. Я правильно отличил звук. Так приезжают родные.

Даша тотчас поднялась с кушетки. Прежде меня (на секунду прежде) звук отличив, узнала. Сестра! Это сестра!.. Даша встала, еще и потянулась – как после сна. Хрустнула плечами. Разминка мышц перед скорым боем.

– Кто-о?.. Кто-о?.. – Сразу в крик. – Кто, я спрашиваю, забрал машину?

– Знать не знаю, – отвечала ей, входя, приехавшая сестрица.

– Заперли! Забрали машину! Выкрали права!

– Но ты, Дашка, не можешь сейчас водить! Я сочувствую… Я сочувствую. (Оглянулась на меня. Голос строг.) Не имеешь права – а потому, извини, не имеешь прав!.. Да и куда в такой день ехать?!

– Не учи меня! – взвилась Даша.

– Не хочу с тобой ссориться.

– А я хочу!

Даша и Алена стояли друг против друга… глаза в глаза – и ни единого слова приветствия. Слишком близки. Слишком родны. Каждодневные, должно быть, перебранки интеллигентных молодух. Как говорится, слишком сестры.

– Сказать, что будет с тобой завтра? – спросила Алена с легкой угрозой.

– Скажи.

– Сказать?

– Давай, давай!.. Мне интересно.

Но сестра Алена уже взяла себя в руки. Старшая. Красива, еще более, чем Даша. Пошла к плите. Спокойным шагом к плите… Надо же выпить кофе.

Гурмански заваривая себе полтора наперстка, увещевала Дашу:

– А что, сестренка, творится сегодня на улицах – знаешь ли? А что стреляли прямо из окон – знаешь?

– Зачем знать всякую хренотень?

– А что бабульке прямо в пакет молока влупили? Прицельно. Даже не ранили. Чтобы посмеяться. По улице шла себе бабка, хромала, в авоське молочко домой несла. Пакет-то невелик, ноль-пять, полулитровый!.. И пулей чпок!.. Как раз бы нашей Даше теперь порулить на тех улицах! По классной машине они с удовольствием стреляют – ну как пропустить такую конфетку?

– По движущейся машине не попадут.

– Неужели?

А я, если порассуждать, был, конечно, на стороне Алены: не хотел, чтобы Даша уезжала. Если дадут ей машину – финиш. Уедет – я ее потерял! (Ах, ах, старичок! Влюблен-с.)

– …Дашка! Сидишь ты дохлая какая!.. Расслабленная, вялая, ленивая! Салата поутру себе сделать не можешь! Трудно ли нащипать с грядки?

– Поди и нащипай!

Но сестра Алена сбить праведный тон не дала. Увещевала сестру Дашу медленно и умно – а вот она дома, представь себе, так и сделала, она себе с утра нащипала, она красиво позавтракала! Это ж не в труд!

– Хозяйничать нас с тобой отец не зря учил – это как игра. Это для самой себя. Это как удовольствие… Или, скажем, полить деревья по пять ведер под корень. Изнывающие в жару от