– Ладно, ладно!
Стоны ее усилились. Она пускала слюну. Она косилась и косилась на правую грудь. А затем вдруг стала стаскивать с себя платье. Стягивала легкие плечики. Платье чуть затрещало.
– Ты что? – возмутился Славик. (Я не успел помешать.) Он дважды ударил ее наотмашь по лицу. – Ну ты, падла! В такой день!
И еще прикрикнул:
– Тихо! Ну тихо!..
Его удары не были похожи на отмеренные пощечины, какие годятся при истериках. Это были плохие… хотелось сказать, грязные удары. От таких ласк портятся ушные перепонки.
Я кинулся к ним. Бить женщину – дело последнее. Кривя недобро рот, он все еще нависал над Дашей. Он был готов ей врезать еще. Я (на ходу) выбросил вперед руки, чтобы помешать, чтобы оттащить юнца за ворот. Я справлюсь, дело пустяк! Только сразу и резко дернуть его за ворот…
Но Славик уже и сам отскочил от Даши в сторону. Отпрянул… Снаряд ударил по нашему этажу. И совсем близко. Рядом!.. Стекла оконные вылетели беззвучно… Стекла оглохли… Один за одним снаряды взрывались у нас, на девятом.
Вот-вот и жди гостинца прямо сюда в окно… Я перенес Дашу из секретаршиного предбанника в кабинет. Сразу – в то гнутое кресло. Кресло оказалось на колесиках, подвижное… Я покатил его (вместе с Дашей) от окна подальше. Поглубже внутрь.
Кресло с Дашей я приткнул у стола на самое начальственное место. Молодая женщина в самом центре… Дергающаяся от ломки Даша казалась теперь рассерженным нашим шефом. Гневающимся! Недовольным нами… И еще вот что: лихорадочные дерганья и вскрики Даши, ритм ее ломки совпали с ритмом обстрела. С разрывами снарядов… Удивительно! Птичьим, высоким, страдальчески требовательным голосом Даша под залп вскрикивала:
– О-о!
И под следующий залп:
– О-о!
И снова… Она точь-в-точь. (Как легко воспринимается молодой женщиной чужой ритм.) Снаряд за снарядом бухали теперь по десятому. Прямо над нашими головами. И веером брызгала из стен окрошка бетона! Тоже осколки!.. А потерявшемуся Славику (такому опрятному, сдержанному) вдруг показалось, что это от совпадающих с разрывами Дашиных вскриков сыплется там и тут штукатурка. Что это от ее голошения выпрыгивает из сотрясающейся стены по полкирпича. Еще хуже была веером брызгавшая из той же стены окрошка бетона – осколки!
– О-о! – Это опять Даша.
Славик подскочил к Даше, вопя:
– Молчи-и-и! Никакой паники-и-и!
Люди и под снарядами живут личным – Славик не мог допустить, чтобы Даша насмерть запугала его воплями, а я не мог допустить, чтобы он еще раз поднял на нее руку… Так получилось, что он кинулся к ней – а я кинулся за ним вслед. И как раз снаряд врезался в наш девятый (взял пониже). Рвануло буквально в двух шагах – в стенную перегородку меж нашим кабинетом и соседним. Рвануло как до небес. Я тут же ослеп от пыли.
Этот могучий, спаренный – ШАХ-ХАХ-ХАХ-ШАРАХ – перешел в долгую (долго звенящую) тишину, а тишина – в нечто. В нечто опять для меня ватное. В нечто никакое. Я принагнулся к Даше, к ее креслу… Я споткнулся. Меж нами упал Славик, валялся и полз… Мои ноги топтались в его куртке…
Когда пыль рассеялась – я кое-как поднялся. И Славик поднялся.
Я был цел, а он был ранен в плечо. Мы стояли оба открыв рты (полные песка, пыли), а рядом с нами в кресле продолжала лежать Даша, пребывая в ожесточившейся мелкой-мелкой тряске. Но зато она уже не кричала под взрывы: «О-о!» – смотрела на нас ясным взглядом. И тут же, едва придя в себя, Даша спросила про сумочку. Женщина!.. Сумочка была при ней, но после близкого разрыва сумочка брякнулась на пол – и там раскрылась. И вот ведь неадекватность заботы! Оказавшийся после ШАХ-ХАХ-ШАРАХА на полу, я стал собирать. Я почти оглох. Я едва видел от пыли. Но моя рука скребла по паркетинам – я сгребал в горку тюбик крема, крохотную записную книжку, денежки, звонкие и бумажные, а также и заколки, зажимы двух цветов для светлых ее волос при сильном ветре.
Вывалившаяся мелочовка заворожила меня. Я спешил собрать. Я не мог ничего оставить. «Сейчас! Сейчас!» – кричал я Даше… Сумочка наполнялась, мелочь к мелочи.
Я привстал было. (Заметил кровь Славика… Капала с его плеча на пол.) Но Даша завопила:
– А зеркальце! Зеркальце! Круглое!
Оглохший, я читал ее вопли по губам. Так кричала, что я не посмел шагнуть к Славику. Он стоял покачиваясь… Но ведь не падал. И кровь беззвучными каплями… С плеча… Шлеп, шлеп… Совсем не слышная кровь в нашей общей приоглохлости после двойного разрыва… И вот я уже вновь на коленках, искал (важным! мне оно казалось суперважным!) ее зеркальце… Я ползал под столом… Потому и не разбилось, что круглое. Закатилось, а не разбилось… Под столом… Старикашка заглядывал и под кресла! Старикашка ползал не уставая. Трудоголик. Я готов был остаться там… На четвереньках… Навсегда. Мне нравилось смотреть на чистенькие ровные паркетины.
Плечо ему порвало осколком. А возможно, острый огрызок бетона. Из разнесенной снарядом стены.
Славик левой рукой кое-как вытащил спецпакет из кармана. Там был бинт, была вата. И даже йод!.. Славик, лицом бел, хотел все сам. Но я помог – обработал по краям рвань кожи, заткнул разрыв ватой и перевязал. (Внутри чисто. Только разрыв.) Кровь сочилась. Но теперь несильно… При чужой ране делаешься очень заботлив. Я даже поддержал при шаге и усадил Славика в кресло, тоже по центру стола. Справа от Даши. Теперь они двое в креслах, как два начальника. Два шефа. Это пошутил Славик. Первые минуты Славик держался прекрасно.
Раненный, он не переставал считать себя защитником. Рукой нет-нет и ощупывал пистолет за поясом. Он, мол, в полном порядке. Он, мол, не вышел из строя.
А потом Славик стал часто раскрывать рот.
Слух начал ко мне возвращаться, и я тотчас осознал свою востребованность. Как вдруг уяснилось, Славик стонал… Стонал и при этом сквозь зубы цедил мне (оглохшему) номер нужного сейчас телефона. Он по десять раз повторял его. Назвав цифру за цифрой, Славик обессиливал. И стонал.
Уже через пять минут после моего звонка к нам примчался человек. Поднялся снизу… Из цоколя… С небольшой фельдшерской сумкой через плечо. Молодой. Рослый. И сам себя весело назвавший:
– Я – Павлик.
Прошагав к Славику, он сунул нос к его раненому плечу – к красному пятну, ярко расцветшему через бинт.
Словно бы и впрямь принюхиваясь к кровавому пятну… Фельдшер еще разок представил себя нам… С улыбкой:
– Я – непьющий Дракула. Я завязал. Легко переношу вид и запах чужой крови.
Все еще глуховатый, я тупо переспросил:
– Дракулов?
Он посмеялся – нет, нет, по паспорту он просто-напросто Павел Дыроколов. Такая фамилия! Нет, фамилия ничего не значит. Он даже не гроза девственниц. Просто-напросто его предки шили. Возможно, люди деревенские. Жили шитьем… Впрочем, может быть, кололи дырки во льду. Зимняя рыбалка.
Видно, фельдшер уже привычно шутил насчет крови и Дракулы. И что пить чужую кровь
Его веселые глаза остановились на трясущейся Даше. Он тронул ей лоб, после чего нюхнул свою мокрую руку. Обнюхал ладонь… Всю в каплях ее пота.
– Вот как!.. А у нее что?
Я сказал осторожным голосом – ломка. Я боялся, он тут же заблажит, занервничает. Но он только
