«Психоделия 60-х» была представлена в музыкальных картинках.
Вышел на сцену густо обделанный негр (потоки жидкого кала едва успели засохнуть на белом его пиджачке.) На груди у посланца Африки висела крупная табличка, где по-русски было выведено: «Я – Хрусчев!»
Афро-Хрущев встал на руки (в узкие кремовые ботинки его ручищи влезли с трудом) и лихо сбацал – мелькая пятками в воздухе и топоча руками по полу – песенку «Летите, голуби, летите…»
Сопровождал обделанного небольшой рок-оркестр.
Музыканты ловко и весело провели голубиную темку, передавая ее от инструмента к инструменту: саксофон, контрабас, фортепьяно, гитара. Фортепьяно, саксофон, гитара, контрабас…
Веселью музыкантов, отпускавших на волю явно шизанутых, зловредных и давно осточертевших подхорунжему голубей, не было предела. Может, именно от этого веселья афро-засранец внезапно перестал выцокивать надетыми на руки ботинками, лег на спину и заплакал.
Саксофонистов-гитаристов это взвеселило еще сильней. Они сменили тему.
Какая-то до боли знакомая, внутри самой себя очень печальная, но подаваемая с неслыханной радостью мелодия зазвучала в резко сбавившем звучание рок-бэнде!
– старательно выводил уже вставший на ноги афро- Хрущев.
Певец разгорячился, было видно – песня ему нравится. Он спел дальше:
Внезапно музыканты перестали играть совсем.
Пользуясь возникшей тишиной, афро-посланец, чуть пародируя русское произношение, стал читать взахлеб, словно опасаясь, что его погонят со сцены, блюзовые стихи:
Синти-поп, прозвучавший в первый святочный вечер, был куда веселей и приятней, чем слегка устаревшая «психоделия 60-х».
Крохотная девушка в телесном велюровом костюме, с экстатическими глазами и выкрашенным в клюквенный цвет буратинистым носом произнесла со сцены вступиловку:
– Друзья! Сегодня вы имеете возможность соприкоснуться с экзистенциальным городским шаманизмом и услышать суровую мужскую лирику тех, кому за тридцать.
Слушатели, ждущие музыки, а не удлиненных слов, – недовольно зашумели.
Один Ходынин зааплодировал.
«Клюквенная» девушка благодарно кивнула и, на миг затуманившись, пояснила:
– Я не для всякой рвани это говорю! А специально для господина у стены – хочу добавить, мы не лабухи и не жмурилянты. Мы – шаманы. Понимаем, что к чему и куда ведут страну!
Подхорунжий девушке снова рукоплескал: предстоящий шаманизм обещал ударить в самое сердце.
Правда, прослушав добрый кусок синти-попа, Ходынин образно представил себе этот музыкальный стиль чем-то очень далеким от прыжков и ужимок шамана: представил молниеносным падением красного пустынного канюка на болтливого кремлевского голубя…
10
Но самая интересная музыка зазвучала тогда, когда в рок-кабачок пожаловало питерское подполье!
Черный русскоязычный блюз завел подхорунжего невидимым ключиком, а затем наполнил внутренним стрекотом, треском и даже смыслом, как наполняет смыслом пустопорожнюю станиолевую, бегающую по полу туда-сюда игрушку безостановочное движение и напор.
И завод этот долго не кончался!
Подхорунжий уже не лежал у стены, как во время приступов психоделии и шаманизма, а, подступив вплотную к сцене, внимал смелым подпольщикам рока.
– Ты, «горшок»! Закрой хавальник! Кочум влетит.
Подхорунжий не сразу сообразил: лидер одной из групп черного русскоязычного блюза в паузе обратился именно к нему. А сообразив, засмеялся. До него вдруг дошло: если бы не черный питерский блюз и не краснокрылый канюк, его личные, только что истекшие сутки в Москве можно было бы преспокойно спускать в мусоропровод!
И еще одна питерская рок-группа покорила Ходынина.
Группа звалась «Декабрь».
Начали «декабристы» – неожиданно: вдруг в качественной рок-обработке грянула родная «Дубинушка».
Уже после второго куплета подхорунжий снова вскочил на ноги и стал, не сдерживаясь, подпевать. А во время заключительного куплета, скинув ботинки, даже запрыгнул на стол.
Один из куплетов песни Ходынину так понравился, что, возясь с птенцами, распределяя ястребиные корма, мечтая про еще одного канюка, он несколько дней кряду у себя в Кремле напевал:
Питерцы в тот раз одной «Дубинушкой» не ограничились.
«Декабрь» спел много разного, и спел классно!
Подхорунжий уже давно спрыгнул со стола, успел возрадоваться и пригорюниться, успел опрокинуть стопарик-другой и задуматься о будущем, когда питерские рок-декабристы вдруг завели тонко, завели пронзительно:
Сзади подкралась незнакомая деваха, легла на подхорунжего полной грудью…
Ходынин шуганул девку так, что она за весь вечер свою весомую грудь больше ни разу в музыкальном зале не показала…
Струны подхорунжего и не надо было рвать! Неумелыми, но идущими откуда-то из самых глубин стишатами струны эти были порваны враз и надолго. И теперь обрывки ходынинских струн цеплялись уже не за рок-кабачок, не за Святки, а за что-то иное, связанное с песней весьма и весьма отдаленно: за год 1991-й, за год 1993-й, за 1998-й, за 2000-й и 2008- й!
Все, что ливневыми потоками «лажи» и лжи перекатывалось через Тверскую, подтачивало новенькие колонны отеля «Ритц-Карлтон», мчало через изуродованный Манеж и через Васильевский спуск, все, что стремилось весенней сорной водой сквозь Государевы огороды и дивное Замоскворечье, все, что прибывало невидимыми волнами из Питера в Москву и откатывалось еще большими волнами обратно, – разом обрушилось на Ходынина!
Какое-то внешнее дуновение коснулось вдруг подхорунжего.
