Он был не на площади и вообще не в стольном Эгесте. Вокруг – сумрачный заснеженный ельник, такое впечатление, что уже середина зимы. В левой руке посох, а вот рунного меча на поясе не оказалось. Крепко запрятанные на теле эльфийские золотые уцелели, как и всё остальное, а вот меча не было.
Кряхтя, Фесс поднялся. Идти он мог едва-едва, слово древний старик, с трудом переставляя ноги. Хорошо ещё, снег оказался не столь глубок.
Где-то неподалёку послышался звон бубенчиков, и Фесс, судорожно сглотнув, пошёл прямо на этот звук, прозвучавший сейчас божественной симфонией небесных сфер.
…Прежде чем он одолел полсотни шагов, он трижды упал. Едва-едва выбрался на дорогу – звон бубенцов и впрямь означал близость тракта. Взглянул на милевой камень – три лиги до Эгеста. Всего три лиги…
А небо над городом уже очищалось. Сейчас должны хлынуть беженцы, те, кто пустился наутек при первых признаках угрозы, подумал Фесс. Он стоял, привалившись к камню спиной – сил двинуться не было. Некромант заскрипел зубами, вспомнив об оставшихся там друзьях, – однако и это не смогло помочь. Он шел, шатаясь, точно пьяный, не в силах даже нормально идти, а не то что сотворить какое-то там заклинание. Несколько раз он попытался. Ничего. Истощение, полное истощение. Его месть обошлась ему слишком дорого.
Кажется, он одновременно рычал от ярости и плакал, точно ребёнок. Опирался на посох, переносил на него тяжесть тела и подтягивал ноги, словно калека. Разум его словно помрачился, ему казалось, что он уже идёт многие часы, и вот-вот впереди должны появиться башни стольного города, однако, обернувшись, увидел позади чёрную пирамидку милевого камня. Он одолел не более пары сотен саженей.
Тогда он упал в снег.
…Очнулся он от холода, когда уже наступил вечер. Смеркалось. Тракт опустел. Если кто-то и миновал лежачего, то не остановился и не предложил помощи. Странно также, что никто не попытался его ограбить…
Впереди замаячили огни таверны, и он потянулся к ним, точно умирающий от жажды в пустыне человек тянется к воде. Ввалился через порог и тяжело упал на лавку.
Трактир гудел почище любого пчелиного роя. И был набит битком. Народ бежал из Эгеста, впрочем, уже не бежал, а так – уезжали до лучших времён, разумеется, те, кому было куда уехать.
Говорили все, разумеется, только об одном.
Некромант с трудом дополз до свободного места на скамье, бросил несколько серебряных монет подавальщику и заставил себя приняться за еду, одновременно прислушиваясь к разговорам.
А разговоры все, конечно же, шли только о том ужасе, что приключился в городе, о жутком сражении на площади, о реках крови и горах трупов, о страховидлах, что полезли из-под земли, о том, как кошмарный некромансер обрушил сам собор и стёр с лица земли дом Святой Инквизиции.
Передавались леденящие кровь подробности. Если хотя бы сотая их часть была правдой, Фессу следовало немедленно покончить с собой.
Какое-то время он просто слушал, надеясь, что кто-то упомянет орка, гнома или Рысь. Пусть они пленены, пусть сейчас в темнице – только бы знать, что они живы! Ничего больше сейчас не надо…
Однако его надежды не оправдались. Никто из бежавших прочь обитателей Эгеста и словом не обмолвился о судьбе спутников некроманта. Делать нечего, значит, надо идти в город самому.
Искать, искать и ещё раз искать. Если они живы – он вытащит их из любого застенка, если только… Да, правильно, чародей, – если они живы.
После горячего супа и доброго куска жареного мяса ему полегчало, хотя и не сильно. Тяжело опираясь на посох, он поднялся и побрёл к двери. На странного путника никто не обратил внимания, сегодня всем было не до чьих-то странностей.
Фесс выбрался наружу. Сделал десяток шагов и тотчас понял, что переоценил себя. Ноги приходилось переставлять чуть ли не руками. Силы стремительно таяли, уходили, как вода в песок. Он, вобравший в себя чудовищную мощь бушевавшего над городом чёрного шторма, сейчас не мог потратить ни единого грана из этого богатства – оно лежало где-то под спудом, ему совершенно недоступное. Фесс хотел заставить мышцы тела работать, хотел согреться, чтобы больше не думать ни о ночлеге, ни о тепле. Он хотел идти всю ночь – однако при первой же попытке сплести несложное заклятье обновления сил его скрутило жестокой болью, а магия не отозвалась. Никак. Ну, ничуточки.
Он был опустошён и выжат. Требовался отдых, длительный отдых – Фесс словно бы наяву услыхал ворчливый голос Динтры. Конечно, старикцелитель был совершенно прав, никакому волшебнику проделанный Фессом трюк не сошёл бы с рук так просто. Но такого… полной утраты способности к волшебству…
Лоб Фесса покрылся липким потом, несмотря на усиливающийся мороз. Что, если он вообще лишился всего, что составляло его суть как мага?! Что он тогда станет делать, как поможет друзьям?..
Каждый шаг давался всё большим трудом и всё большей болью.
Хрипя и стискивая зубы, Фесс протащился ещё, наверное, сотню шагов, пока нога у него не подвернулась и он не полетел лицом в снег.
Ругаясь, изрыгая страшные проклятия на весь этот мир и на его чванливого Спасителя, Фесс медленно приподнялся. Он запретил себе думать о том, что не дойдёт. Он просто обязан был дойти.
Отчего-то в голову его не пришла весьма простая мысль – попросить кого-то из купцов довести его до города. Впрочем, по ночному времени если кто и ходил по тракту, так лишь лихие люди, бесшабашное братство разбойничков. А он не мог ждать утра. Он обязан был дойти.
…Когда он рухнул в четвёртый раз, сил подниматься уже не осталось.
Он молча лежал, уткнувшись лицом в снег, и ждал. Чего? Наверное, смерти. Или, быть может, чуда – чтобы над ним внезапно раздался хорошо знакомый ворчливый бас Сугутора, или гневный рык Прадда, или – и лучше всего, вдруг признался он себе – мягкий голос Рыси, тот голос, которым она произнесла «иди ко мне», совсем недавно, совсем недалеко отсюда, когда они двое наконец-то перестали притворяться друг перед другом.
– Так, так. Знаменитый некромант Неясыть. Лежит, словно упившийся смолокур. Интересно, почему именно смолокуры пьют больше всего горькой, как ты думаешь, некромант?..
Он не повернул головы. Сил не осталось даже на это. Перед Фессом распахивалась чёрная бездна, однако отнюдь не смерти, а нестерпимого стыда и отчаяния. Такого стыда и такого отчаяния, когда человек не воет, не катается по земле, а когда он тихо расстаётся с жизнью, и притом без всяких посторонних орудий вроде ножа для перерезания вен или намыленной верёвки.
У некроманта не осталось сил даже удивиться тому, что он слышит сейчас голос самой Вейде, королевы эльфов Вечного леса.
– Я говорила тебе, что вам надо идти к Пику Судеб? – стоя над распростёртым волшебником, назидательно сказала эльфийка.
В голосе её Фесс услыхал металл, но притом – и тщательно сдерживаемые слезы, словно случилось нечто непоправимое.
– Говорила или нет, о неразумный, недостойный высокого звания чародея человек?.. Что ты молчишь? Ответь мне!..
– Он не может говорить, Aigsil (Светлейшая), – сказал чей-то мужской голос. Музыкальные ноты и обертоны выдавали в говорившем ещё одного эльфа. – Полное… dreararine, истощение внутренней сути. Если мы оставим его здесь хотя бы на несколько часов, он умрёт.
– Умрёт?! – зашипела Вейде. – Здесь, возле самых моих границ?! Не бывать этому! Эллидан, Треолорн, берите его. Галлстон, следи за дорогой. Миалли, к тебе это тоже относится. Где носилки? Где носилки, Треол, я же тебе это поручала!
– An endion Aigsil, me to maro cairo…
– He оправдывайся. И говори на имперском. Я хочу, чтобы он понимал нас.
– Повинуюсь, Светлейшая. Носилки сейчас будут.
– Не сейчас, а сейчас же, Треолорн! Иначе отправишься у меня к недомеркам…
– Уже, уже, Aigsil…
Фесс почувствовал, как мягкие, но очень сильные руки поднимают его, осторожно кладут на что-то упругое, чуть раскачивающееся.
