— Может быть, капитан рассмотрит встречное предложение? — спросила она.
Я предложил тысячу, подчеркнув, что ремонт, вне всяких сомнений, обойдется недешево. Погруженный в свои мысли, капитан не сразу ответил, а потом поднял глаза и сказал:
— Простите?
Я повторил свое предложение, и он нетерпеливо отозвался:
— Да, да, это подойдет…
Однако сказано это было каким-то непонятным тоном, и я подумал: «А что же не подойдет? Памела или, может быть, я?»
— Вы согласны на тысячу? — переспросил я, не будучи уверен, что он понял меня правильно.
Некоторое время капитан сидел неподвижно, а потом, словно решившись броситься в пропасть, ответил:
— Да.
У Памелы недоверчиво расширились глаза, и она вздохнула с облегчением. Я, насколько мне это удавалось, старался сохранять деловитость и не забыл сказать, что хотел бы внимательно осмотреть дом вместе с архитектором и узнать его мнение. Все с тем же отсутствующим видом капитан сообщил, что, насколько ему известно, в Барнстепле есть хороший специалист и, позвонив в тамошний банк, можно узнать его адрес. Если я хочу договориться тотчас, телефон к моим услугам.
— Его заключение нас ни к чему не обязывает, — добавил он, как будто размышлял вслух.
«Конечно, ни к чему, если не считать, что я буду обязан заплатить этому архитектору», — подумал я, но согласился. Капитан вел разговор так неохотно, что я невольно насторожился — хотелось скорей закрепить дом за собой, прежде чем он передумает. Было ясно, что вся эта сделка ему не по душе и что к нашим расспросам он относится как к вмешательству в его дела. Я никак не мог понять, что ему неприятно — сам дом или то, что его приходится продавать.
Я позвонил. Прекрасно! Мистер Ричардс готов сейчас же выехать из Барнстепла, он может быть в «Утесе» в три часа. Нет, он сожалеет, но раньше никак не получится. Я спросил Памелу, не пугает ли ее, что нам придется возвращаться ночью; она ответила, что, наоборот, ей это кажется весьма заманчивым, и встреча с архитектором была назначена.
Повесив трубку, я заметил, что капитан смотрит на меня испытующе. Под взглядом его блестящих голубых глаз я сам себе казался ниже ростом. На его узком, с орлиным носом, властном лице много пережившего человека появилось выражение, которое, как мне подумалось, не было ему свойственно — выражение неуверенности. Может быть, дом имеет какие-то изъяны, и он опасается, что архитектор обнаружит их? Но нет, видно было, что капитан — сама честность, здесь крылось что-то другое. Может быть, он не доверяет нам, не уверен, стоит ли иметь с нами дело? Я ответил ему прямым, но может быть, чуть насмешливым взглядом, и, словно успокоившись, капитан повернулся к Памеле и, отвесив ей галантный поклон, спросил:
— Могу ли я предложить вам стаканчик шерри?
Он позвонил, велел подать шерри и после минутного колебания сказал, чтобы горничная пригласила мисс Мередит. Выходя из комнаты, горничная не сводила с нас любопытного взора — вероятно, по утрам гости появлялись в Уилмкоте нечасто.
Пока мы ждали, капитан заговорил об автомобилях и признался, что так и не научился получать удовольствие от автомобильной езды. То ли дело экипажи его молодости! Памела весело поддерживала разговор, а я смог оглядеть комнату. Ничего интересного я не увидел. Шкафы и полки были заставлены старыми книгами, ни цветов, ни фотографий, если не считать снимков кораблей, в комнате не было, огонь в камине не горел. Кроме «Таймс» и нескольких морских журналов, никаких современных изданий я не заметил. Что касается произведений искусства, то над камином висел большой, написанный маслом портрет, и написан он был неважно. Однако, присмотревшись, я понял, что картина заслуживает внимания, — она запоминается. Это был портрет девушки. Художник не слишком трудился над ее руками, прической и белым муслиновым платьем, но лицо получилось, как живое.
Девушка была очень красива — с белой кожей, светлыми волосами и большими светло-голубыми, точно лед, глазами. Волосы были высоко взбиты над благородным лбом, нежный рот строго сжат. Руки она, как монахиня, скрестила на груди. Ничего не стоило представить ее себе в той же позе, но на витраже, с нимбом вокруг головы.
Капитан, проследивший за моим взглядом, промолчал. Я колебался, спросить про портрет или нет. Возникла неловкая пауза. Я почувствовал облегчение, когда в комнату, неся поднос со стаканами и графином, вошла та самая девушка, которая встретила нас утром с тюрбаном на голове.
Старик познакомил нас:
— Это моя внучка, мисс Мередит. Мисс Памела Фицджералд. Мистер Родерик Фицджералд. Они подумывают, не купить ли «Утес». Дом, — объяснил он нам, — фактически принадлежит ей.
Спокойное лицо девушки вспыхнуло от волнения, но она сдержанно кивнула нам и поставила поднос на стол. Когда она передавала нам стаканы, ее рука слегка дрожала.
— Надеюсь, вы будете счастливы в «Утесе», — сказала она.
Какое странное, благонравное дитя! Хотя нет, не такое уж дитя! Сейчас, когда на ней было коричневое платье с кремовым воротником и кремовыми манжетами, а упрямые кудри приглажены, разделены на пробор и укрощены гребнями, она выглядела на все свои семнадцать лет. А держалась, как и утром, словно ей уже минуло тридцать, правда иногда она давала себе волю. Она открыто и испытующе взглянула на Памелу, потом на меня и улыбнулась.
— Желаю вам счастья! — воскликнула она и слегка приподняла стакан в нашу честь, прежде чем поднести его ко рту.
Мы рассказали ей, как нас очаровал дом, солнечные комнаты и вид из окон. Она жадно слушала.
— Наверно, там сказочно хорошо, — вздохнула она.
Капитан повернулся к ней.
— Как у нас с провиантом, Стелла? Не можем ли мы доставить себе удовольствие и пригласить наших новых знакомых к завтраку?
— Да! Да, — радостно подхватила Стелла. — Нам будет очень приятно, — спохватилась она под строгим взглядом своего опекуна. — Если только вы простите нас за скромное угощение.
Мы приняли приглашение, и Памелу проводили в комнату Стеллы.
Капитан предложил мне сигарету. Он хотел поговорить со мной наедине, это было совершенно ясно Начал он как-то издалека:
— Мисс Фицджералд такая хрупкая. Здешний воздух пойдет ей на пользу.
Я признался, что это — одна из причин, почему мы хотим покинуть Лондон.
— Да, — задумчиво продолжал он. — Хрупкая и очень чувствительная.
— Чувствительная вряд ли, — запротестовал я.
— Прошу прощения. — Он извинялся искренне и меньше всего напоминал человека, желающего сказать бестактность, в этом я был уверен.
— Там, где расположен «Утес», воздух, должно быть, замечательный, — сказал я.
Капитан о чем-то задумался и не ответил на мой вопрос.
— Ветер ее не раздражает? — спросил он.
— Не слишком, мы оба скорее даже любим штормы.
— Шум ветра над вересковыми пустошами может наводить тоску, — проговорил он тихо.
— Нас это не будет беспокоить.
— Место, конечно, уединенное.
— Писателю пристало жить в одиночестве, а Памела заведет друзей…
Я замолчал. На что намекает старик? Я решил дать ему возможность высказаться до конца и стал ждать. Разрезательным ножом из слоновой кости он постукивал по столу, застеленному бумагой, словно отдавал себе какой-то приказ. Потом резко сказал:
— Долг обязывает меня…
— Да?
— Я говорил вам, что шесть лет тому назад мы на несколько месяцев сдали дом в аренду. Должен поставить вас в известность, что люди, снявшие его, не смогли в нем жить. Они испытывали неудобства. Их
