— Получили разрешение, идем, капитан.
Через кухню Степан прогремел как мог, капитан прошел на носках, расставив руки, не глядя в стороны. За ними следили две пары серых женских глаз: одни — молодые, сильные, красивые, другие — бесцветные, изжитые, но и те и другие улыбались, и в тех и в других искрилась ласковая ирония.
— Помирились, — сказал Степан, закрыв за собою дверь. — Чего этой нужно, ну, что ты скажешь?
Капитан копошился в своем табачном богатстве. Из кухни глухо доносились голоса. Степан покружился по комнате и не утерпел. Дверь закрылась неплотно, и он с доступной ему и его сапогам грацией придвинулся к щели и насторожил ухо. Капитан закурил папиросу, замахал спичкой и только тогда обратил внимание на притаившегося у дверей Степана. Потухшая спичка остановилась на самой середине пути, он возмущенно шепнул:
— Степан!
— А?
— Что ты делаешь, черт сопатый? Разве можно подслушивать?
Степан отмахнулся от него и открыл рот, чтобы лучше слышать. Капитан с решительной хмуростью подошел к нему, тронул за локоть:
— Это же безобразие! Они не хотят, чтобы мы слышали — значит, секрет.
— Да отстань ты, — рассердился Степан. — Секреты! Вот я секреты и слушаю!
— Да как тебе не стыдно? Это подлость, понимаешь!
Капитан тихонько бубнил в усы. Степан злобно обернулся к нему и тоже зашептал, передразнивая капитана:
— Подлость! Что это тебе, буржуи какие или меньшевики, допустим? Свои люди говорят, чего там! Вот помешал мне. Иди себе! «Подлость»!
Он снова устроился у двери и через полминуты завертел головой от удовольствия. Капитан отошел к окну и изредка оглядывался на Степана с осуждением. Степан долго слушал, потом в последний раз крутнул головой, открыл дверь в кухню и ввалился туда с громкой речью:
— Да вы меня спросите, милые! Вы меня спросите. Что же вы без меня тут толкуете? Ай-ай-ай! Как же это можно — такие дела без мужика?
Вторжение Степана было встречено женщинами по-разному. Василиса Петровна глянула на Степана строго, махнула рукой:
— Господи, какой ты нахальный стал, Степан Иванович!
Но Нина Петровна спокойно подняла на Степана любопытные глаза:
— Да… Василиса Петровна! Он все равно подслушивает. Куда мы от него кроемся? Пускай уж тут сидит.
Она повернула к хозяйке добродушное, понимающее лицо, лукаво повела бровью. Василиса Петровна улыбнулась, довольная. Очевидно, Степан меньше всего мог помешать ей.
— Хорошо, говори, Степан Иванович.
Нина чуть-чуть приподняла нижнюю губу. Это у нее выходило дружескикокетливо — движение милого, полнокровного, женского превосходства:
— Я тебя на «ты» называю, потому что и ты меня на «ты» называешь.
— А? На «ты»? Да называй, а как же. Тебе нужно… не знаю, как звать-то тебя: Нина, что ли?..
— Нина.
— Ну, пускай Нина. Тебе нужна, значит, хата и чтоб кормила тебя. Здесь у нас на Костроме. А ты нам рабочий клуб устроишь. А папашу твоего, доктора, выходит, как будто, по шапке.
— Не по шапке, Степан, просто — далеко ходить. Ходить далеко.
— Все равно по шапке, далеко там или близко. Ты вот не хочешь, чтобы он за тебя платил?
— Не хочу. Я взрослая и заработаю.
Степан движением головы поставил точку:
— И заработаешь. И раз на заработки пошла, — значит тебе нужно подешевле, попроще. И мебели у тебя никакой нет.
— Мебель есть.
— А-а?
— Есть же у меня кровать, столик, ширмочка. Этого ты, значит, не подслушал.
— Это я пропустил, верно. Капитан этот помешал. Вцепился, понимаешь, говорит: подлость. Как будто тут меньшевики или другие какие соглашатели. А тут свои.
— А если бы соглашатели, ты не подслушивал бы?
— Чего?
— «Чего»! Оглох сразу! отвечай, а не чегокай. Хитрый какой!
— Если бы это они? Это шатия? Чтобы они, допустим, разговаривали, а я бы прозевал, что ли? Как же это можно? Там — другое дело!
Женщины рассмеялись громко: Василиса Петровна — себе в фартук, Нина — откидывая голову. Хозяйка сказала с укором:
— Другое дело! У тебя все дела одинаковы: где тебя ни посей, везде уродишься.
— Это верно, мамаша. Вот и жито такое бывает. Это все от бедности, понимаешь. А только пускай она скажет, почему с этим делом к нам пришла?
— Я никого на Костроме не знаю. А Алексей — мой друг.
— Да ведь ты к Алешке, а к нам.
— Не к вам, а к Василисе Петровне. Хотела познакомиться, а ты сам пристал, как смола.
— Смола не смола, а давай о деле говорить. Есть тут хорошая комната, с занавесками. И хозяева подходящие, трудящиеся, не обидят тебе: старик да старуха. Тут рядом. Пойдем поговорим. Что касается кормов… видишь, кто тебя знает, может, ты и не привыкла. Ты, небось, в жизни каши не ела, а все котлеты да пряники. На тебя, если посмотреть, корма у тебя хорошие! Смотри, какая ты гладкая.
Нина громко рассмеялась. Василиса Петровна слушала Степана серьезно, было видно, что она придаст Степановым словам некоторое значение.
— Голубчик Степан… подожди. Хозяева-то меня не даром кормить будут? А я на котлеты заработаю.
— А без котлет ты способна?
— Хочу гладкой остаться.
Степан с удивлением встретил такое заявление, даже улыбаться перестал, перевел взгляд на хозяйку:
— Во, мамаша, народ пошел упорный! Да сколько ты там заработаешь, в клубе этом самом?
— Заработаю немного, но я все деньги буду тратить на котлеты.
— На котлеты?
Перед лицом этой новой решимости Степан снова обратился к Василисе Петровне.
— Василиса Петровна! А может, она и правильно говорит? Подожди, товарищ Нина, вот сделаем… это самое… Керенского выгоним, другая жизнь равно не заработаешь. Да и какая там у тебя работенка? Книжки будешь выдавать?
— И книжки выдавать. И спектакли ставить. Сегодня будут сцену устраивать.
— В столовой?
— В столовой.
— А этот… Убийбатько?
— По шапке. Аппарат у него купили. Ты купила?
— Не я, а заводской комитет.
— Наш комитет?
— Завода… Пономарева… И железнодорожники помогли…
— Да когда же вы успели?
— Прозевал, Степан Иванович.
— Прозевал.
— А у нас уже и репетиции идут.
