и, к своему удивлению, рядом с шофером — отца: Семен Максимович был на голову выше шофера, ветер растрепал его легкую бороду, от этого старик казался еще строже. Светлая, летняя промасленная фуражка надулась ветром и была похожа на боевой шлем.
Шестьдесят человек Красной гвардии без команды выстроились. Линия свежих патронных сумок придавала ей вид действительно внушительный. К правому флангу подбегал с винтовкой старый Котляров:
— Опоздал малость, с трибуной этой. Что это за папы в машине? Да там же твой батько, Алеша!
На заднем сиденье автомобиля Алеша узнал председателя городского Совета рабочих депутатов Богомола. По сторонам от него подпрыгивали на подушке, удивленно приковались взглядами к шеренгам Красной гвардии Пономарев и Петр Павлович Остробородько. Богомол — без шляпы, с великолепной гривой темных прямых волос, чисто выбритый, похожий на поэта, но с лицом серым и опухшим — поднялся в машине, тронул шофера за плечо. Автомобиль остановился со стоном. В старомодном макинтоше, застежки которого ясно сверкали медными львиными мордами, Богомол вышел из машины и направился к Алеше. Молча протянул руку, обернулся к Остробородько:
— Я что говорил? Это войско или не войско?
Петр Павлович поправил очки, кашлянул нежно, кивнул.
— Вы, так сказать, командующий? — спросил Богомол.
— Нет, я инструктор, командующего у нас нет.
Остробородько не поздоровался с Алешей, отвернулся.
— Я могу дать командующего, — Богомол глянул на город. — Хорошего, боевого.
Павел Варавва неожиданно из шеренги ответил:
— Сами найдем.
— Найдете? — звонким тенором спросил Богомол. — Это вы, молодой человек, найдете?
Богомол гордо вздернул нос на Павла. За ним вздернул очки и Петр Павлович.
— Не молодой человек, а товарищ, — крикнул Павел Варавва. — А вот вы скажите, почему это вы с Пономаревым в одной компании?
Семен Максимович через голову Остробородько сказал:
— Это я привез господина Пономарева.
— Это другое дело.
Пономарев стоял и покорно терпел.
Богомол еще раз скользнул взглядом по двум шеренгам Красной гвардии, как будто подсчитал ее силы; задержался на бледном веснушчатом лице Николая Котлярова, хорошо рассмотрел широкую фигуру старого Котлярова на правом фланге и отвернулся.
Алеша сжал губы, глянул на отца.
— Где Муха? — спросил Семен Максимович.
Алеша кивнул на ворота, — табачники были уже там. Семен Максимович распорядился:
— Давай туда.
Алеша подал команду:
— На ремень!
Может быть, только теперь Богомол хорошо понял, что за плечами у красногвардейцев винтовки. Он зябко сдвинул полы своего макинтоша и, глядя в землю, пошел к трибуне. Навстречу ему спешил Муха. Он как будто что-то жевал, скулы у него ходили. Подал руку Богомолу, другую протянул к Семену Максимовичу:
— Семен…
— Богомол перебил его:
— Товарищ Муха, собственно говоря, что вы думаете предпринять? Что вы предлагаете?
— Народ сам предложит…
— Народ само собой, а ваша фракция?
— У нас нет фракции.
У Богомола тонко дрогнули выразительные актерские губы:
— У большевиков нет фракции?
— Да у нас в заводском комитете все большевики.
— Как это так? Меньшевики у вас есть?
— Да нет… — Муха подергал свою остренькую бородку. — У нас этого не водится. Беспартийные есть, так они, почитай, все равно большевики.
— О! Тогда я понимаю, в чем дело. Понимаю. Да, конечно… И Красная гвардия! Сигнала ждете?
— Ждем не сигнала, а… там будет видно. И кроме того… толку ждем.
— Толку? А если не дождетесь?
Муха неожиданно рассмеялся, весело, свободно, как юноша, легко перевернулся, чтобы ветер запахнул полы его пиджака.
— А если не дождемся — добьемся.
Богомол отстал и заговорил с Остробородько, близко наклонившись к его лицу, показывая куда-то на небеса. Пономарев тащился сзади, скучный и как будто спокойный. На его физиономии ничего не выражалось, кроме хорошо налаженного терпения. И борода его терпеливо ходила по ветру, и глаза с терпеливой выносливостью пробегали по встречным лицам, перехватывали человеческие острые взгляды и с терпеливой аккуратностью откладывали их в сторону как ненужные подробности набежавшего длительного ненастья. Так человек в пути, идущий через вьюгу, терпеливо месит ногами снег, отворачивается от ветра, регулярно настойчиво стряхивает снежный прах с платья, а верит и радуется только бледным огням впереди или хотя бы огням в воображении.
Митинг начался. И как только Муха открыл его и сказал первое слово, стало понятно, что собрание сегодня серьезное, что все придают ему большое значение, что никто не собирается шутить и другому шутить не позволит. Даже мальчишки, рассевшиеся на заборе, серьезно смотрели на трибуну и слушали.
Гости взобрались на трибуну по шаткой, узкой доске. У Петра Павловича Остробородько в этот момент было такое выражение, как будто он всходил на эшафот.
Муха объявил:
— Первое слово пусть скажет владелец завода, гражданин Пономарев.
Пономарев сказал коротко, просто, терпеливо. Голос у него был громкий, отчетливый, круглый, но не давал ему полной силы, впрочем, этого и не было нужно: он никого ни в чем не хотел убедить, ему было все равно, что о нем думают, он шел через вьюгу, и впереди для него еще не показались огни. Вопрос был ясен, и ясно было его, Пономарева, хозяйское благородство. В кассе осталось ровно столько денег, чтобы рассчитаться с рабочими, — продавать нечего. Стаканы для снарядов работаются теперь в убыток, да для стаканов и металла нет. Пиленого леса во всем городе нет. И угля нет. И ничего нет. На заводе тысячи деталей металлических, а дерева нет, веялки и молотилки собирать не из чего.
— Сами видите: штурвалы, шестерни, штанги — все лежит, а собирать нельзя. Лесопильные заводы стоят: того нет, другого нет.
Голос издали крикнул:
— А чего им не хватает, лесопильным заводам?
Пономарев не ответил, даже не оглянулся на голос. Ответили с другого края площади:
— Совести у них не хватает! Лесопильные закрылись, и наш закрывается. Одна шайка!
Из шпалопропиточного завода на площадь в беспорядке высыпала толпа рабочих и двинулась к митингу. Через головы стоящих Пономарев следил за ними и мямлил:
— Все, что можно сделать, я сделал бы. Я не отказываюсь. Я только ничего не вижу…
Пономарев отодвинулся в тыл трибуны. Его последние слова просто остались несказанными.
На земле переглянулись, переступили, кое-кто с досадой переложил завтрак под другую руку.
Алеша стоял рядом со старым Котляровым. Котляров поддернул винтовку, улыбнулся Алеше, двинул одним плечом вперед.
— А вот я пойду им скажу. С винтовкой ничего?
— Еще лучше, только не убей никого.
