— Хорошо, рискую!
Совет бригадиров постановил: каждая бригада обязана сдать лагери семнадцатого. А время для работы по лагерям оставалось только вечером. Поэтому перед ужином на лагерной площадке, как на базаре: двести с лишним человек с топорами, пилами, веревками. Беспокойства, шум, заботы видимо- невидимо, но все же бросилось в глаза: девочки строятся на крайних десятом и одиннадцатом местах, и никто им не препятствует. Бригадир девятой Похожай, на что уже веселый человек, а и тот возмутился. Спрашивает:
— На каком основании вы здесь строитесь?
Девочки тоже плотничают, хохочут, дело у них с трудом ладится, но Похожаю ответили:
— Любопытный стал, товарищ Похожай. Иди себе…
— Я официально спрашиваю.
— Официально спроси у дежурного бригадира.
Похожай не поленился, нашел дежурного бригадира Руднева:
— Как это вышло? Почему девчата на крайнем месте строятся?
— А это очень просто. Они поменялись местами с четвертой и восьмой бригадами.
— Поменялись? С четвертой?
Побежал Похожай к Зырянскому:
— Почему ты поменялся с девчатами?
Зырянский поднял лицо от шершавой доски, которую прилаживал для полочки в палатке:
— По добровольному соглашению.
— А что ты говорил в совете?
— А в совете я говорил, чтобы они жребий тянули.
— А теперь ты, выходит, соглашатель.
— Нет, Шура, я настоял на том, чтобы они тянули жребий. Они и тянули. А то они вообразят такое! Подумаешь, девчата! Они девчата, давай им крайние места. Принципиально!
— Как же так, принципиально? А зачем же ты поменялся?
— А по добровольному соглашению. Хочешь, я и с тобой поменяюсь. Хочешь, у меня теперь третье место, а у тебя пятое. Могу поменяться с девочками, с мальчиками, все равно, с товарищем меняюсь, здесь ничего соглашательского нет.
Похожай махнул на Алексея рукой, но захотел еще проверить, как Нестеренко себя чувствует. Нестеренко ничего особенного в вопросе Похожая не увидел, ответил с замедленной своей обстоятельностью:
— Ага, я, конечно, поменялся, потому что они просили, да и нам с краю не хочется.
— А на совете?
— Чудак, так то же совсем другое дело! Там вопрос был, понимаешь, насчет равноправия. А поменяться? Почему ж? Вон Брацан с Поршневым тоже поменялся. Дело вкуса.
Похожай очень расстроился, отошел к парку, почесал за ухом, а потом улыбнулся и сказал вслух:
— Сукины сыны! А может… может и правильно! Ну что ты скажешь!
Вечером к Захарову пришел строительный техник Дем и сказал:
— Там колонисты досточки… строительные досточки берут для лагеря, кто пять, кто десять… Так вы бы сказали, что так нехорошо делать. Досточек, правда, не жалко, а учет нужен. Колонисты, знаете, хорошие мальчики, а все-таки учет необходим.
Молодой завхоз Степан Иванович прикинулся возмущенным:
— Душа из них вон, отнимите!
Дем замурлыкал, улыбаясь одними усами:
— Да как же я отниму, обижаться будут.
— Посмотрите, Степан Иванович, — распорядился Захаров.
Степан Иванович отправился в карательную экспедицию и возвратился с победой и с пленником:
— Хоть бы кто тащил, а то Зырянский! Другие бригады взяли по пять-шесть досточек, а этот целый воз!
Захаров сказал коротко:
— Алексей — объяснение…
— Объясню: это не кража. Лагери снимем — доски возвратим. Записано, сколько взяли, можно проверить.
— А почему так много?
— Так… для четвертой бригады и для одиннадцатой.
— Угу…
— Нельзя, надо помогать беднейшему крестьянству. Вы нам дали малую пайку, Степан Иванович, так пацаны достанут, а девочки стесняются.
— Стесняются?
— Да… что ж… Они еще не догнали мужчин в этом отношении.
Захаров серьезно кивнул головой:
— Вопрос исчерпан. Запишите, товарищ Дем, я подпишу. Осенью возвратим.
Вечером семнадцатого Захаров с дежурным бригадиром принял постройку лагерей. Он не забраковал ни одной палатки. Палатки стояли в один ряд, и на каждой трепыхался маленький флажок. Отдельно возле парка стояла палатка совета бригадиров, в которую переселился и Захаров. Михаил Гонтарь заканчивал проводку электричества. Проиграли сигнал «спать», никто спать не захотел, все ожидали, когда загорится свет. И Захаров ходил из палатки в палату, и везде ему нравилось. Потом вдруг все палатки осветились, колонисты закричали «ура» и бросились качать Мишу Гонтаря. Хотели качать и Захарова, но он погрозил пальцем. Тогда решили качать бригадиров. Перекачали всех, кроме Клавы и Лиды, а девочки сказали:
— Мы сами своих бригадиров, не лезьте!
Девочки долго хохотали, потом завесили палатку, там по секрету что-то кричали и еще хохотали и пищали невыносимо, выскочили оттуда красные. Пацаны четвертой бригады долго стояли возле этой палатки и так и не могли выяснить, качали девочки своих бригадиров или нет. Филька высказал предположение:
— Они не качали. Они не подняли их, а может, и подняли, так потом положили на землю и разбежались.
Эта гипотеза очень понравилась всей четвертой бригаде. Успокоились и пошли посмотреть, что делается в палатке Захарова. Там стоял стол, и Захаров работал, сняв гимнастерку. Это было совершенно необычно. Пацаны долго смотрели на Захарова, а потом Петька сказал:
— Алексей Степанович, почему это спать не хочется?
Захаров поднял голову, прищурился на пацанов и ответил:
— Это у вас нервное. Есть такая дамская болезнь — нервы. У вас тоже.
Пацаны задумались, тихонько выбрались из палатки Захарова, побежали к своей палатке. Зырянский недовольным голосом спросил:
— Где вы шляетесь? Что это такое?
Они поспешно полезли под одеяла. Филька поднял голову с подушки и сказал:
— Это, Алеша, нервы — дамская болезнь!
— Еще чего не хватало, — возмутился Зырянский, — дамские болезни! В четвертой бригаде! Спать немедленно!
Он потушил свет. пацаны свернулись на постелях и смотрели в дверь. Видны были звезды, слышно, как звенят далекие трамваи в городе, а на деревне собаки лаят так симпатично! Ваня представил себе Захарова в галифе и в нижней рубашке, и Захаров ему страшно понравился. Ваня подумал еще, какие это нервы, но глаза закрылись, нервы перемешались с собачьими голосами, и куда-то все покатилось в сладком, замирающем, теплом счастье.
