работали тренированные и прекрасно умели скрывать эмоции.
Варан подумал: интересно, кому-нибудь из сопровождающих делегацию агентов уже дали команду проследить за ним особо? Впрочем, тратить силы на пустые гадания не хотелось, и Олег Павлович решил на всякий случай считать, что дали, и сейчас его портрет срисовывает какой-нибудь старательный филер. Осторожность лишней не бывает, а уйти ему это не помешает.
И он вернулся к добросовестному исполнению своих обязанностей. Переводя щебет сопровождавшей их девушки, ответственной за размещение, Варан продолжал прокручивать в голове разработанный план, выверяя мелкие детали и хронометраж. Уходить надо будет уже из Новограда, вниз по реке до городка Вырья. Там один из трех нанятых профессионалов передаст ему республиканский паспорт, вернется обратно на туристический теплоход и продолжит вместе с двумя другими наемниками речной круиз с трехдневной стоянкой в Синегорске.
Оставалось только тихо ждать удобного момента.
После исчезновения Граева установилось напряженное затишье, которое никого не могло обмануть и только изматывало. Лишившийся лучших людей Ворожея дневал и ночевал в своем кабинете, доводя до изнеможения оставшихся у него знающих, городская милиция сбивалась с ног, разыскивая подозреваемого в невероятном для тихого Синегорска убийстве мальчишки, из краевого управления уже начали приходить раздраженные запросы, случай грозил перерасти в скандал, что добавляло нервозности.
Денис ходил с черными кругами под глазами. Сразу же после занятий он бежал к Аркадию Семеновичу и вместе с ним, шурша пожелтевшими листами отчетов давно позабытых экспедиций, бережно перелистывая страницы писем умерших людей, продираясь сквозь зубодробительные строчки канцелярита первых годов Республики, искал, искал, искал…
Воронцова не оставляло ощущение зыбкости, ненадежности окружающего мира, казавшегося ему текучим, словно серая тяжелая вода Синельги. Раз за разом выходил он в тонкий мир, пытаясь нащупать Граева, но натыкался лишь на нервно мечущихся инквизиторов Ворожеи, да еще продолжало давить далекое тяжелое внимание могучих, но осторожных, боящихся нарушить равновесие сил. Ни малейшего следа полковника не ощущалось.
А вот присутствие Трансильванца чувствовалось — безмолвное и насмешливое. А за ним, чудилось Воронцову, были еще чьи-то взгляды: такие же насмешливые, как у Трансильванца, недобрые, оценивающие.
Каждую минуту Владислав ждал, когда и чем закончится эта неопределенность, боясь и надеясь одновременно.
Рано утром он пробежал под холодным моросящим дождем через двор, ведущий к зданию Комиссии по контролю, привычно уже кивнул дежурному сержанту и поднялся на второй этаж.
Коротко стукнув костяшками пальцев в дверь, вошел и уже собрался, как обычно, от порога поздороваться, но наткнулся взглядом на посетителя.
Нет… не посетителя. Начальник синегорской инквизиции стоял перед невысокой женщиной в деловом костюме едва ли не навытяжку.
Грустно улыбнувшись, Владислав сказал:
— Здравствуй, Зеркальце.
…Встреча не отпускала его. Весь день перед глазами стояло холодное бледное лицо, в ушах звучал спокойный глуховатый голос, почти не изменившийся с того времени, когда он был Вороном. Воспоминание изводило, не давало сосредоточиться. Прокручивалось перед внутренним взором снова и снова, подобно закольцованной картине безумного режиссера-сюрреалиста.
Когда женщина обернулась к вошедшему, Воронцов понял, что она почувствовала его заранее и, почуяв, выстроила пространство вокруг себя, расставила действующих лиц и ждала только его.
— Логвинова Елена Александровна. Полномочный представитель Комитета государственной безопасности Российской Республики. — Она говорила намеренно равнодушно, казенно, подчеркивая деловой характер встречи, явно показывая каждому из присутствующих его место.
Владислав принял правила игры:
— Воронцов Владислав Германович. Внештатный специалист Синегорского отделения Государственной комиссии…
— Довольно, — мягко остановила его Елена. — Марк Тойвович мне о вас уже рассказал. — Она повернулась к Ворожее и обратилась к нему с той же обманчивой мягкостью: — Я хочу знать обо всем, что произошло с момента убийства мальчика. Пожалуйста, — попросила она, когда уполномоченный потянулся к зажигалке, — вы могли бы не курить?
Ворожея, ухитрявшийся дымить даже в кабинете некурящего мэра, повиновался.
— Благодарю вас, — кивнула Логвинова и бросила через плечо: — Вы тоже можете потребоваться, Владислав Германович. Присядьте, пожалуйста.
Он сидел на неудобном жестком стуле, слушал доклад заметно волнующегося Ворожеи, но слова скользили мимо сознания и гасли в пространстве бессмысленными звуками. Реальным было лишь бледное женское лицо, обрамленное шлемом светло-золотистых волос, едва уловимый запах духов и тонкие пальцы, постукивающие по столешнице.
Владислав обратил внимание на безукоризненный маникюр и вспомнил тот день, когда они сидели в засаде около лесной дороги и Зеркальце, забыв обо всем на свете, вращала пальцами с грязными обкусанными ногтями смертоносную воронку, сотканную из воздуха и превращенной в лезвия листвы.
«Она вытравливает из себя прошлое, — вдруг понял он с безжалостной ясностью. — Она стирает себя такую, какой была тогда. Она хочет забыть все, что случилось с нами на той войне».
Ворожея замолчал, тяжело отдуваясь, полез в ящик стола за папиросами, но тут же отдернул руку и, дергая щекой, выпрямился в кресле.
— Я правильно понимаю, — все так же мягко заговорила Логвинова, — что подозреваемого вы упустили, при этом погибли ваши сотрудники и сотрудники милиции, погибло двое гражданских, разрушено жилое здание, а улик практически никаких? — безжалостно подвела она итог.
Ворожея беззвучно открывал рот, силясь вымолвить хоть слово, но его опередил Воронцов:
— Позвольте мне, Елена Александровна. — Голос его звучал ровно, но в душе поднималась волна бешенства. Она не должна была мстить ему вот так — ломая жизнь другого человека, случайно подвернувшегося под руку.
Что он говорил дальше — тоже помнил не слишком хорошо, но, судя по всему, вбитые за годы службы рефлексы не подвели: обстоятельства дела и свои соображения он изложил толково. Во всяком случае, молчание после того, как он закончил, оказалось не таким тягостным.
А он устал.
Он смертельно устал и не хотел больше находиться рядом с этой мертвой оболочкой, оставшейся от того человека, за которого он когда-то хотел отдать жизнь.
Он тяжело поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Весной республиканцы перешли в наступление, и какое-то время казалось, что конец войны не за горами.
В госпитале, куда Влад угодил в мае, царило довольно легкомысленное настроение. Раненые с удовольствием разглядывали вывешенную в вестибюле карту и радостно передвигали флажки — дальше, дальше, в сторону западной границы. Спорили — куда придется ехать, когда выпишут, будут ли бои еще на своей территории, или уж сразу махнем по Европам.
Влад был лежачим, вниз не спускался, но тоже поддавался общей радости. И все же порой интонации в духе «шапками закидаем» его раздражали.
— Это потому что с койки не поднимаешься, — жизнерадостно тряс пустым рукавом сосед по палате, — вот делом займешься, сразу повеселеешь.
Может, он был прав, но Владислав никак не мог избавиться от предчувствия, что этот взлет закончится большим падением. Вслух он этого не говорил, способностями ясновидца не обладал, поэтому отмахивался от дурных мыслей, объясняя их усталостью и бездельем.
Но предчувствия сбылись. Накаркал ворон.
