можем хоть немного расслабиться?
Ошенков злился. Он с каждым днем становился все суровей с нами. Постепенно исчезали остатки взаимопонимания. Ведущим игрокам, вынесшим на своих плечах тяжесть прошлых сезонов, это казалось обидным. И недовольство Зазроева все чаще находило поддержку у остальных. Вскоре получилось так, что против тренера начала открыто высказываться целая группа футболистов. К ней присоединился и я, еще не понимая, как глубоко все мы заблуждаемся, как не умеем видеть перспективу и какой неблагодарностью платим Ошенкову за все то хорошее, что он сделал для команды.
Я не хочу этим сказать, что Ошенков во всем был прав. Ему, который сам еще недавно был действующим футболистом, следовало бы меньше увлекаться администрированием. Когда спустя несколько лет я прочел в одной из статей Олега Александровича сожаление по поводу того, что он в прежние годы часто пользовался окриком и маловато вникал в психологию игроков, то сразу понял, к чему это относится. Ошенков, безусловно, имел в виду свои ошибки периода 1955-56 годов. Мне очень понравилось, что тренер честно признал это. Но несмотря на эти ошибки, мы, очевидно, не имели права так вызывающе себя вести.
Увы, это начинаешь понимать только с годами. А в то время мы были уже «старыми» футболистами, но все еще очень молодыми людьми. Мне, в частности, еще не минуло даже 26 лет. Молодость же часто, грешит принципиальными ошибками. Я это целиком отношу и на свой счет.
Одним словом, команда киевского «Динамо» сезон 1955 года провела в состоянии внутреннего разлада. В конце концов дело дошло даже до того, что Ошенков решил отчислить из коллектива очень нужного * нам Терентьева. И тут команда, как говорится, взбунтовалась. Она решительно восстала против такого решения. Олег Александрович – властный и гордый человек – тогда поставил вопрос еще резче: значит, уйдет он. Но и такой вариант не устраивал «Динамо». И как же обидно, что все это происходило сразу после такого удачного года, когда по идее нам предстояло расти и расти, добиваясь новых успехов!
Чтобы примирить тренерский состав с игровым, в команду был назначен новый начальник – Феодосий Александрович Остапченко.
Очень спокойный, вежливый, отлично разбирающийся в направлениях, в которых текут подспудные футбольные воды. Он сумел найти ту золотую середину, которая в какой-то мере примирила обе стороны.
Но в команде по-прежнему не было полного душевного равновесия. Естественно, это нашло свое отражение и в «материи». Результаты выступления команды сразу же стали резко отличаться от прошлогодних. Сделав ничью со «Спартаком» (0:0), мы проиграли торпедовцам и динамовцам Москвы и вновь добыли только одно очко во встрече с динамовцами Тбилиси.
Последняя игра имеет одну интересную подробность. Мы вели со счетом 2:0 и уже полагали, что победа обеспечена. Самоуспокоение привело к тому, что Ларионов начал играть небрежно и допустил две грубые ошибки. Они нам обошлись в два гола. Это случилось за 20 минут до конца матча. Вместо победы мы ограничились ничьей.
После этого мы встретились с тбилисцами в кубковой игре. Снова ведем 2:0, снова до конца остается 20 минут, и с какой-то злой закономерностью Ларионов снова дважды подвел нас. 2:2. А в дополнительное время Гогоберидзе забил нам третий гол. Обладатель Кубка лишился права бороться за него дальше.
Неудачи вновь пробудили брожение в команде. Обоюдное недовольство росло. В Москве это привело к уродливой вспышке.
Однажды во время ужина в дверях ресторана при гостинице, где мы жили, появился запоздавший Зазроев. Он был чем-то взволнован: рукив карманах брюк, глаза прищурены, губы сжаты. Он заметил нас и Ошенкова, сидевшего в сторонке, но не подал виду. Медленно подошел к буфетной стойке, небрежно бросил:
– Бутылку пива.
Ошенков предостерегающе окликнул его:
– Андрей!…
Этого оказалось достаточно, чтобы Зазроев сразу вспыхнул подобно пороху. Он быстро подошел к столику тренера и всплеснул руками:
– Ах, ребенку даже глотка пива нельзя! Вы можете в конце концов понять, что я уже взрослый человек!
Ошенков встал, уперся кулаками в стол. Процедил сквозь зубы:
– Уйди из ресторана, Андрей! Слышишь, я говорю – уйди!…
Зазроев почти вплотную придвинул к нему свое лицо:
– Вот как, я должен уйти? Хорошо. Я совсем уйду. Навсегда. Уеду в Тбилиси. Все. Разговор окончен.
И, повернувшись к нам, крикнул:
– Вышлите мне вещи прямо в Тбилиси. Прощайте, ребята!
И побежал к выходу. Я кинулся вслед за ним. Он уже садился в такси.
– Андрей, опомнись, что ты делаешь? Ты же всю команду подводишь.
– На вокзал, – приказал он шоферу, не удостоив меня даже взглядом.
Машина рванула. Громко щелкнула дверца. Я долго смотрел, как удаляются два красных огонька.
– Уехал? – спросили меня товарищи, когда я вернулся.
Я кивнул.
– Я тоже уеду домой. Надоело все на свете, – сказал Голубев и вышел.
Каково же было наше удивление, когда, выйдя на улицу, мы увидели Зазроева. У него был пристыженный вид.
– Извините, Олег Александрович, – сказал он глухо, отводя глаза в сторону, – я погорячился. Нервы
