Металлических шлемов мы в Великую войну еще не знали.
Я тоже был в шинели. На шее бинокль, а на поясе полевая сумка и револьвер. Шашки большинство из нас носили на войне только при представлениях начальству. Очень уж они были неудобны. Ни сесть, ни лечь быстро нельзя. На ходьбе попадают между ногами. Вообще для пехоты устарелое оружие. Некоторые офицеры носили на поясах солдатские малые лопаты…
В руках у меня была палка, артистически вырезанная одним из чинов 1-го взвода и подаренная мне в обмен на сотню «Семеновских» папирос.
Без 10 минут 4 мы выстроились.
Часы накануне у всех офицеров и унтер-офицеров были выверены по минуте.
В 3 часа 55 минут обе полуроты были построены головами у ходов сообщения, которые вели во вторую параллель. Ходы очень извилистые и узкие, так что идти можно только цепочкой, в одну шеренгу; отстояли они друг от друга шагов на 50.
В голове 2-ой полуроты стал фельдфебель Ермолов, в голове 1-ой, с 4-мя людьми связи, стал я. Сразу же за мной шел мой старший связи, мл. унт. — оф. Комаров, большой молодчина, по довоенной жизни развитой петербургский рабочий и отъявленный эсэр. Впрочем, на политические темы мы с ним не разговаривали.
Стрелка на ручных часах, со светящимся циферблатом, показывает без 3-х минут 4, без 2-х минут… Время ползет необычайно медленно.
Наконец — 4. Тихо.
Еще минута и вся немецкая линия затрещала. Поехало!
В это же мгновение их артиллерия стала бешено крыть по нас шрапнелью и гранатами.
Мы все сняли фуражки, перекрестились, и быстрым шагом стали вытягиваться в ход сообщения.
По прямой линии, до 2-ой параллели, было около 100 шагов. Но по извилистым ходам (нарочно так рылись, чтобы их нельзя было продольно простреливать с фронта) было всех 300.
Только что вышли, начались потери. Перешагнули через свалившихся, и быстро пришли во 2-ую параллель. Там пусто. Значит 8-ая рота, как полагалось вышла. Не задерживаясь беглым шагом идем дальше…
На полпути из 2-ой параллели в 1-ую линию, видим что-то неладно. В узких ходах, где чтобы разойтись, один должен распластаться у стенки, чинов попадается все больше и больше… Вид обалделый. Многие уже без винтовок. Плохой знак.
— Почему здесь? Какой роты?
— Отбились… 8-ой…
Стрельба по нас еще усиливается. Два или три прямых попадания прямо в ходы… Стенки обваливаются, ходы начинают мелеть…
Еще через десятка два шагов, начинают попадаться на дне лежащие люди. Сначала в один слой, потом в два слоя. Тут и убитые, и раненые, и просто бросившиеся от страха ничком на землю… Таких, пожалуй, больше всего. Идем по живым людям, как по мостовой. Топчем их без жалости. Подымается злоба. Скоро и по телам нельзя идти.
Шагов за 30 до выхода в 1-ую линию из людей затор. Сбились в кучу, как бараны. Ход забит окончательно. Что делать? Начинаем бешено вопить:
— Вперед, сволочи! Вперед, мерзавцы! Вперед, так вашу та-так! Вперед!
Колотим задних прикладами, в шеи в спины…
Ничего не помогает. Пробка из обезумевших, потерявших голову людей.
8-ая рота и до 1-ой линии не дошла.
На войне ей вообще не везло, а тут еще, перед самой атакой, рота оказалась без офицера. Овцы без пастыря. Повел фельдфебель и не довел.
Настал «психологический момент». Стало совершенно ясно, что ежели мы под таким дьявольским огнем, минутки две еще задержимся, то мы тут так и останемся и из окопов вообще не выйдем.
— Порыв не терпит перерыва — это нам долбили еще в военном училище.
Говорю Комарову:
— Послушай, надо вылезать и идти поверху!
— Да не иначе как так, Вашесбродие!
— Ну, Господи благослови! Подсади меня!
Вылез я наверх, пробежал немножко вперед, повернулся спиной к немцам и стал, что было сил, диким голосом вопить:
— 12-ая выходи! 12-ая ко мне!
В числе вещей, которые я привез из Петербурга, был у меня свисток-сирена, с наредкость пронзительным и противным звуком. Других таких, в полку не было. Еще на занятиях в резерве я приучил к нему роту. Один протяжный свисток — значило «внимание». Два коротких — вызов начальников. Три коротких — вся рота ко мне.
Вперемежку с криками, стал махать палкой и свистать: раз-два-три… раз-два-три…
Еще раза два крикнул, свистнул и вижу показывается голова фельдфебеля Ермолова, взводного Камкова, выскакивает один, другой, третий… Кучка здесь, кучка там… Наконец повалили… выскочила вся рота..
В написанном виде это довольно длинно. На самом деле все заняло не больше минуты. Ко мне подскочил Комаров:
— Вашесбродие, не стойте так, бегите, убьют!
Точно не все равно было стоять или бежать.
Весь воздух кругом выл и свистал. Как сейчас помню, один подлый осколок пропел около самого левого уха. Но в эту секунду мне совершенно было все равно, убьют или нет.
Никакого «упоения в бою и бездны мрачной на краю», я, разумеется не испытывал. Но то, что мои люди, как говорил державный основатель, «на тысячи смертей устремляясь», по моему голосу за мной пошли, и как пошли, и я знал уже, что и дальше пойдут, — доставило мне тогда ощущение самого острого счастья. Это была одна из счастливейших минут моей жизни.
Когда я понял, что кончено, пошли, я повернулся и рысцой побежал к 1-ой линии.
Прежде чем прыгать с саженной высоты в окоп, я на мгновение задержался. В голове промелькнула фигура солдата, вот также соскочившего и напоровшегося на штык.
Наклонился над окопом и крикнул:
— Прими штыки!
Снизу ответили: — Прыгайте! — И четыре руки протянулись, чтобы меня схватить. Прыгнул и почувствовал, что по левой ноге, под животом, меня сильно хватили поленом. Боли никакой, только тупой удар. И я как куль упал на руки двух солдат.
— Вашебродие, что с вами?
— Кажется ранен.
Меня проволокли шага три и положили в маленький открытый блиндаж под бруствером.
В 1-ой линии, помню, было мало людей. Несколько унтер-офицеров, несколько дошедших чинов 8-ой роты…
Из офицеров Н. К. Эссен, с неизбежной сигарой… Командующий Е. В. ротой Родриг Бистром. В узком окопе места было настолько достаточно, что когда вся моя славная 12-ая спустилась вниз, особенной каши не получилось.
Всем распоряжался почему-то старший пулеметчик барон Типольт, бывший мой вольноопределяющийся, во втором воплощении помощник статс-секретаря Сената, а тогда капитан и один из доблестнейших наших офицеров.
— 12-ая, разберись по взводам!
В противоположность многим раненым, я еще продолжал испытывать сильное возбуждение и большой нервный подъем.
Представилась висевшая в корпусе картина, как Павловский полк идет в атаку и несет на ружьях раненого командира Мазовского.
Я ухватил пробегавшего Типольта за сапог и со слезами в голосе стал ему доказывать, что самое
