отличный повод для материала в семейном журнале. Ну ладно, пусть не одинокий. Пусть женат второй раз и новая жена трогательно заботится о детях. Тоже неплохо. Хотя нет, в таком случае он не сказал бы, что нет семьи. В разводе?
Это хуже. Труднее вытянуть что-либо путное. Но тогда он назвал бы жену бывшей… Отчаявшись прийти к подходящему варианту, Ира спросила в лоб:
– Как это нет семьи? Вы же только что говорили про жену.
– Я же не говорю, что не женат, говорю – семьи нет.
Когда в моем возрасте нет детей – значит, и семьи тоже нет. А еще в политику пророчат. Тоже мне – политик!
Ира удивилась:
– А при чем тут это?
– Вы с луны свалились, что ли? Пишете небось в своем журнале о всякой ерунде, а то, что, если так и дальше дело пойдет, через десяток-другой лет и работать некому будет, вас не касается. Вас, наверное, голливудские звезды куда больше беспокоят, а у них с рождаемостью все в порядке. А еще кричат – национальная идея, национальная идея! Вон у нас с Китаем граница – четыре тысячи километров, у них народу – тьма-тьмущая, а у нас можно «ау» кричать. Самые сырьевые районы – Сибирь и Дальний Восток. Я сам пару раз в Китае был, мы им металлопрокат поставляем. Так просто глазам своим не поверил – мы думаем, что там народ на рисовых полях палками копошится, а они уже не на рисовых делянках, а в Интернете сидят. А мы все ушами хлопаем, почему-то решили, что времени у нас вагон.
– Да какое нам дело до китайцев! Людям работать негде, на детское пособие можно разве что ноги протянуть, и то не платят. А пачка памперсов стоит минимальную зарплату, – возмутилась Ира.
– Человека можно и без памперсов вырастить, в этом деле есть вещи поважнее. Если б наши матери о памперсах думали, мы с вами сейчас бы тут не сидели и не разговаривали.
– Какая разница, кто-нибудь другой сидел бы и разговаривал, – пожала плечами Ира.
– Сидел бы, – согласился Аксенов, – и разговаривал. Только я не уверен, что по-русски. Вам это безразлично?
– Вот это да! – со странной смесью насмешки и восхищения воскликнула Ира. – Оказывается, за маской человека, безразличного ко всему, кроме горячего металла, скрывается не менее горячий патриот! – Продолжайте, продолжайте… Остается только запретить аборты и обязать население плодиться и размножаться во благо отечества и во имя светлого будущего. Это мы уже проходили. Или вы изобрели что-нибудь новенькое?
– Не знаю, – честно признался он. – И правда, лезу не в свое дело. Я же просто инженер, да еще сам бездетный, вряд ли имею право судить, каково это сейчас – детей растить. Зато как инженер я точно знаю, что наши заводы должны работать. А чтоб они работали, должно быть ради кого. А это значит, что если мы и вылезем из этой ямы, так только благодаря женщинам, которые хоть и выгрызают зубами свои копейки, а все равно рожают. А, извините, не таким, которые вместо того, чтобы детей воспитывать, по командировкам шляются.
– А это не ваше дело решать, кому по командировкам шляться, а кому детей воспитывать! Тоже мне, вершитель судеб человеческих! – уже не возмутилась, а рассвирепела Ира. – Жене своей указывайте, а остальные в ваших ценных указаниях не нуждаются! Ненавижу таких, как вы, которые лезут куда не просят!
Аксенов испугался. Не ее свирепости, конечно, а за нее. Ее буквально колотило, и голос срывался, а ведь он ничего особенного не сказал. Попытался успокоить, а вышло еще хуже:
– Простите, я не хотел вас обидеть. Просто всю жизнь удивляюсь женщинам, которые в командировки ездят, а вы совсем не похожи на женщину, у которой нет детей. Наверное, ребенка бабушке подкидываете? У вас мальчик или девочка?
– Девочка, – по инерции ответила Ира и захлебнулась обидой. Обидой, от которой не можешь дышать и говорить, только махать руками. Обидой, которая всегда живет внутри и требует своего кусочка мести. Бесспорно, этот человек силен, еще как! Он умеет спрашивать так, что нельзя не ответить и соврать нельзя. Он в полной уверенности в своем праве казнить и миловать, осуждать и восхвалять, запросто, мимоходом, тычет пальцем в чужую еле затянувшуюся рану.
Она с болью выдохнула Воздух и как можно более размеренно, без интонации, сказала:
– Девочка. Только я ее не у бабушки, а на кладбище оставляю. Сектор Б дробь 2416.
Положа руку на сердце, она рассчитывала на эффект мести – задеть, усовестить, обвиноватить. Но эффект получился совсем другим. Аксенов не спешил с извинениями. Что в них проку? Он сделал единственное, что может предложить один человек другому для того, чтобы облегчить боль. Он переместился с корточек на колени, поближе к ней, взял ее руки в свои и попросил:
– Расскажите…
От прикосновения его длинных жестких пальцев Ира расплакалась, сжала их как спасательный круг и, в паузах глотая слезы, рассказала:
– Она только девять месяцев прожила. Такая веселая красивая девочка – как солнышко светилась.
Катюшка. Только-только ходить начала. Мы все забавлялись – протягивали ей какую-нибудь игрушку или лакомство и зазывали. А она не идет, а бежит, пытается равновесие удержать и руки вперед тянет. Смешно.
А один раз среди ночи поднялась температура. В больницу забрали. А меня не пустили с ней. Утром мы пришли – говорят, умерла. ОРЗ. Представляете? От ОРЗ умерла.
Ира подняла на Аксенова глаза – он просто принимал все, что она говорила, без оценок, без суждений – и решилась рассказать то, что не говорила никому:
– Странно, но я знала, что она умерла, еще когда утром мы с мужем шли в больницу. Неизвестно откуда знала. Это было хуже всего – никто еще не сказал, а ты уже знаешь. Как будто так должно быть! Как будто так полагается! Как будто это нормально!
Она думала, что давно справилась с этим ощущением вселенской несправедливости, с бешеной обидой на всех и вся, когда все, абсолютно все кажется бесполезным в этом неумном мире. Да нет, конечно, справилась. Просто вспомнила. Ища поддержки, она еще сильнее стиснула аксеновские руки, напрочь забыв, кто он такой, и повинилась:
– Знаете, а я тогда не выдержала. Обозлилась. Муж чего только не предпринимал – к психологу водил, на курорт возил, а я ему возьми да скажи, что это он виноват в ее смерти, потому что ее не хотел. Хотя это было не так. Совсем не так. Просто мне хотелось, чтобы ему тоже было больно. Не меньше, чем мне. Дура была, не понимала, что ему нисколько не лучше. Просто он должен был обо мне заботиться, вот и держался. Он потом, не сразу, но все-таки ушел. Ведь любой бы не смог такое простить, правда?
Аксенов немного подумал и сказал:
– Он вас очень любил.
Ира просветлела, отняла у Аксенова пальцы, поерзала, чтобы выудить из кармана дубленки платок. Он на мгновение замешкался, не зная, куда деть освободившиеся руки, потом поднялся и зашагал на месте, разминаясь от долгого сидения в неудобной позе. Ире очень захотелось, чтобы он сказал что-нибудь еще. Все равно что.
Она улыбнулась и раскололась:
– Знаете, а я сказку для детей пишу. Большую, целую книжку.
Он отреагировал сразу и с явным восхищением:
– Здорово!
В ответ она не удержалась и затараторила:
– Я, правда, не уверена, что сейчас дети читают такие сказки. Такие большие, приключенческие. Ну, помните, как «Волшебник Изумрудного города» или «Лоскутик и Облако». Еще по таким большие мультики снимали.
А может, сейчас такие сказки не читают, потому что новых не пишут?
Она заискивающе заглянула Аксенову в глаза и, несмотря на темень, нашла там то, что хотела – серьезное отношение к ее дурацкой затее. Созналась:
– Вообще-то я не знаю – пишут или нет. Честно говоря, не смотрела, мне это не важно. Просто все это время я спасалась тем, что придумывала своей дочке разные сказки и истории. Как будто она растет, как
