который любил, чтобы его ублажали сразу две женщины, потом о старом ростовщике, приходящем только для того, чтобы посмотреть, как Личжи танцует танец Девы, Купающейся в Горном Ручье... Мэй проголодалась, но не могла ни сказать об этом, ни попросить еды... Ей уже казалось, что Чунь целый день будет трещать над ухом, как надоедливая цикада, но, видно, судьба сжалилась над нашей принцессой.
— Чунь! — Резкий женский окрик заставил болтливую служанку вмиг умолкнуть. — Где ты шляешься, негодная?
В залу вошла женщина, которая, как догадалась Мэй, и была певичкой Личжи. Лицо у нее не блистало особой красотой, волосы лежали в беспорядке, старый шелковый халат был едва запахнут на полной груди.
— Я тебя поколочу! — пригрозила Личжи служанке. — Послала тебя за веером, а ты будто в преисподнюю провалилась, негодяйка! Кто за тебя будет воду для мытья греть? Да еще сегодня на тебе стирка!..
— Простите, госпожа Личжи! — потупилась Чунь.
— Дождешься колотушек! — пригрозила Личжи, впрочем беззлобно. Тут взгляд ее упал на Мэй. — А, новенькая! Поздновато встаешь, совсем как мы. Ступай лучше на кухню, тебя Чунь проводит. И поменьше слушай ее болтовню, а то разума лишишься.
Мэй с благодарностью глянула на толстушку Личжи. Как она догадалась, что Мэй голодна? Видно, взрослые женщины и впрямь обладают каким-то даром и с одного взгляда догадываются, что человеку нужно.
Личжи забрала у служанки сломанный веер (разразившись при этом обильными вздохами сожаления) и отправила Чунь с Мэй на кухню.
Под кухню в квартале Диких Орхидей отводился целиком двухъярусный домик, выкрашенный в золотой и персиковый цвета. К нему можно было пройти через небольшой садик, засыпанный снегом. В садике красовались каменные фонари, горки и летний чайный павильон, изящный, как стан красавицы. Зимний воздух полнился будоражащими ароматами готовящейся пищи.
— Нынче канун Нового года, — тараторила Чунь, пока они с Мэй пересекали садик. — Хозяйка Люй и другие дамы, верно, заняты приготовлениями. Сколько будет лакомств, сколько угощений! Ах, как я люблю тушеную утку с пряностями и пирожки на пару! А слышишь грохот? Это в городе уже принялись пускать фейерверки! У нас, в Западном Хэ, всегда весело провожают и встречают Новый год. Сейчас в храме Бога Домашнего Очага наверняка служат молебны и приносят жертвы. При храме такие молоденькие служки — один краше другого, залюбуешься! А что ты любишь из еды? Ой, я и забыла, что II немая!.. А в новогоднюю ночь мы станем с балконов любоваться потешными огнями и священным танцем Льва и Дракона. А ты умеешь танцевать? и, вот мы и пришли! Мэй вслед за Чунь вошла в просторную нижнюю комнату кухонного дома. Здесь и впрямь кипела работа, в воздухе пахло жареным мясом и рыбой, пряностями, разварным рисом, священной лапшой из белой праздничной муки... С дюжину женщин в простых одеждах за разделочными столами месили тесто, ощипывали кур и уток, варили соусы, смешивали приправы, лепили пирожки, пельмени-готе, пампушки-маньтоу... У Мэй даже голова закружилась — такого пиршественного изобилия она никогда не видела (ведь для участия в дворцовых пирах она была еще слишком мала, а позднее, в деревне, и слыхом не слыхивали о богатых яствах). Мэй увидела Хозяйку Люй и красавицу Гуан — они что-то с жаром обсуждали, стоя за столом, заваленным тушками неощипанной птицы, связками чеснока, лука и сельдерея... Не ходи туда, — предостерегла Чунь. — Хозяйка Люй еще разозлится, что мы пришли на кухню. Поднимемся лучше наверх, там можно что-нибудь стянуть и перекусить... Но Мэй уже не слушала болтушку. Она подошла красавице Гуан и церемонно поклонилась ей и Хозяйке Люй.
— Ах, вот и ты! — воскликнула Гуан. — Умница что пришла. Госпожа Люй, позвольте, я накормлю свою подопечную, иначе она завянет, как лепесток лотоса на жаре!
— Ты считаешь ее слишком слабой, Гуан, — заметила Хозяйка Люй. — Эта девочка сильнее, чем тебе кажется. Но, впрочем, одно ты заметила верно. Она действительно похожа на лепесток лотоса. Пусть это отныне станет ее прозвищем в нашем квартале Услад.
...Суетный день кануна Нового года торопился к закату. Мэй почти все время провела с Гуан на кухне и помогала ей украшать блюда затейливыми фигурками из бумаги, пресного теста и ткани. Красавица Гуан была немногословна, а взгляд ее, полный задумчивости, часто останавливался на Мэй. Гуан вспоминала о том, что видела ночью, и размышляла, какую судьбу уготовало для Мэй праведное Небо.
В час Чи (час Цикады) все приготовления к празднованию Нового года были закончены. К этому времени Гуан нарядила Мэй в очаровательное, расшитое благовещими снежинками платье, уложила ей волосы в замысловатую прическу и украсила их матерчатыми цветами и серебряными шпильками с изумрудами. Сама Гуан выглядела как сказочная фея: на ней переливался всеми цветами радуги торжественный новогодний наряд, состоявший из трех складчатых юбок, выглядывавших одна из-под другой, тонкой белой сорочки и верхней кофты с длинными, до пола рукавами, отороченными мехом. На голове Гуан покачивалось затейливое украшение из узорного золота и хрусталя.
— С минуты на минуту к нам пожалуют гости, — сказала Гуан девочке. — Ты ничему не удивляйся, никого не бойся и держись неподалеку от меня, хорошо?
Мэй кивнула. Гуан взяла ее за руку и пошла в большой зал, где столы ломились от праздничных яств, из курильниц доносился аромат бесценных благовоний, все сияло и услаждало взор.
В зале собрались все жительницы улицы Диких Орхидей — от самой Хозяйки Люй до последней служанки. Они стояли в южной части залы, где к празднику был воздвигнут домашний алтарь богу Очага. Перед алтарем лысый тщедушный старичок в алых одеждах возносил моления о благополучии грядущего года. Мэй вопросительно глянула на Гуан.
— Это монах из храма богини Моря, — пояснила Гуан. — Он всегда молится за нас в канун Нового года и не считает это грехом. Другие священники и другие храмы шлют нам лишь проклятия — мы, по их мнению, все равно что демоны из преисподней...
Моление было закончено. Монах удалился, нагруженный коробками с подарками для обители, а Хозяйка Люй, хлопнув в ладоши, пригласила всех, как она сказала, «сестер» к столу. Служанки принялись носить кувшины с вином, тарелки, палочки для еды... Зала наполнилась шумом и гомоном, звоном кубков, смехом, болтовней...
— Э-ге-гей, красавицы! С наступающим Новым годом вас! — зазвучали вдруг за распахнутыми дверями залы громкие голоса.
Мэй, сидевшая рядом с Гуан, увидела, как в пиршественную залу входит множество мужчин самого разного возраста, внешности и наряда. Певички приветствовали каждого: почтительно и одновременно насмешливо; отпускали лукавые шуточки, бросали Многозначительные взгляды... Гостям подносили чарки с вином, угощали, принимали свертки с подарками...
У столика, за которым сидели Гуан и Мэй, остановился красавец в богатой, даже роскошной одежде сплошь затканной золотом. У его пояса висел меч в инкрустированных нефритом ножнах. В руках красавец держал небольшую продолговатую шкатулку из лакового дерева. Мэй заметила, что ее наставница Гуан переменилась в лице, едва мужчина приблизился к ним. Гуан сдавленно вздохнула и поднялась из-за столика, почтительно склонилась:
— Приветствую вас, господин Вэй Цясэн! Желаю вам долгих дней и благовещего Нового года! Прошу вас не побрезговать нашим скромным угощением, принять чарку вина!
Мэй перевела взгляд с Гуан на господина Вэя. Тот, казалось, никого не видел, кроме ее наставницы.
— Приветствую тебя, Гуан, — тихо сказал он. — Да принесет тебе Новый год удачу и счастье. Позволишь мне присесть с тобой?
— Это для меня великая честь, о господин. Гуан и Вэй Цясэн сели за столик. Гуан немедленно кликнула служанку, велела ей принести кувшин лучшего шансинского вина и золотую чарку для гостя, а сама не сводила глаз с красавца. Когда вино было принесено, Гуан наполнила чарку и поднесла ее Цясэну. Тот осушил ее так, будто это была вода.
— Как ты живешь, Гуан? — спросил гость, попрежнему не повышая голоса.
— Жизнь моя не знает изменений, господин, — сказала Гуан с легкой улыбкой. — Печаль в ней не сменяется радостью, а только новой печалью.
— Отчего же ты печальна, Гуан? — спросил Цясэн, а Мэй удивленно смотрела то на него, то на свою
