арест, если у него имеются достаточные основания подозревать, что преступление имело место, во-первых, и данное лицо могло совершить его, во-вторых…»
— Теннисная туфля — это достаточное основание? — пробормотал Эллиот.
«…Даже если впоследствии будет установлено что данное преступление не было совершено, или, если и было совершено, то не лицом, подвергшимся аресту», — закончил Карелла. — В общем так, Эллиот, мне доподлинно известно, что преступление было совершено вечером восемнадцатого апреля и что на месте преступления был найден башмак, принадлежащий вам. Это дает мне основание предположить, что вы были там до или после совершения убийства. В любом случае у меня есть все основания для ареста. Может, вы мне расскажете, как растянули лодыжку? Или это разрыв ахиллова сухожилия?
— Это растяжение.
— Расскажете здесь? Или припасете историю для нашего детективного отдела? Чтобы послушали и мои коллеги?
— Ничего я вам не стану рассказывать! А если вы притащите меня в ваш отдел, то вам придется напомнить мне о моих правах. А когда вы напомните, я откажусь отвечать на ваши вопросы…
— Сначала приедем, а потом уже и будем думать, как быть.
— Вы только зря тратите время, Карелла, и сами прекрасно это понимаете.
Они уставились друг на друга. На лице Эллиота появилась высокомерная усмешка, в глазах читался вызов. Карелла решил принять его, хотя внутренний голос подсказывал, что это вовсе не обязательно.
— У вас нет никакого растяжения, — бросил он. — В больнице Буэнависта мне сообщили о том, что вы обращались к ним по поводу ожогов третьей степени в понедельник девятнадцатого апреля.
— В жизни не бывал в этой больнице.
— В таком случае, кто-то прикрывается вашим именем, дружище Эллиот.
— Возможно.
— Не хотите разбинтовать ногу и показать, что у вас там?
— Нет.
— Для этого мне нужно предъявить вам еще один ордер?
— Да. Почему, бы вам не запастись им?
— В одной из комнат того дома мы обнаружили остатки костра…
— Езжайте за новым ордером. Наш разговор окончен, детектив Карелла. Мне больше вам нечего сказать.
— Значит, там и произошел этот ваш несчастный случай? Значит, там вы и получили ожоги?
— Больше я вам ничего не скажу.
— Ну ладно, как вам будет угодно, — усмехнулся Карелла, не пытаясь подавить раздражения, и открыл дверь! — Я скоро вернусь.
Он хлопнул дверью и вышел на улицу. Сейчас он был столь же далек от разгадки, как и когда входил в магазин.
У него имелись три неопровержимых факта, которые ясно свидетельствовали о причастности Эллиота к случившемуся, но в то же время они не служили достаточным основанием для ареста.
Белая теннисная туфля, найденная в заброшенном доме, безусловно, принадлежала Эллиоту. Она валялась в комнате, где недавно разжигали костер. А в понедельник девятнадцатого апреля, то есть на следующее утро после убийства, Эллиот обратился в больницу за помощью — у него появились сильные ожоги. Карелла понадеялся, что Эллиота смутят эти факты, и он либо расколется, либо выболтает что-то такое, отчего расследование продвинется гораздо дальше. Но Эллиот не поддался на эту провокацию, а Карелла прекрасно понимал, что доказательства, которые он готов сейчас представить, суд за несколько минут обратит в ничто. Более того, поскольку при аресте Эллиота предупредят о его правах, он получит возможность не отвечать на вопросы, если это может грозить ему опасными последствиями. Скорее всего, он откажется говорить в отсутствие своего адвоката. Когда же таковой появится в их отделе, он, безусловно, порекомендует своему клиенту помалкивать, после чего все вернется на круги своя. Обвинение в убийстве, основанное лишь на косвенных уликах, на возможном присутствии обвиняемого на месте преступления, зашатается и рухнет, словно карточный домик.
Карелла ускорил шаг, направляясь к своей машине. Сейчас он был уверен лишь в одном: если бы Сэнфорд Эллиот и впрямь не имел никакого отношения к убийству, случившемуся вечером восемнадцатого апреля в доме четыреста тридцать три по Северной Харрисон-стрит, он сейчас без понуканий ответил бы на все заданные ему вопросы. Но он отвечал крайне неохотно и при этом то и дело лгал. Это заставило Кареллу вспомнить девушку с длинными волосами, карими глазами и лицом испуганного ангела. Мери Маргарет Райан, очаровательное юное создание… Эта прелесть, да благословит Господь ее душу, сообщила ранее Карелле, что они с Эллиотом вернулись из Бостона вечером в понедельник. Но в понедельник утром Эллиота видели в больнице Буэнависта. Стало быть, Мери придется кое о чем сообщить своему священнику, когда она отправится на исповедь. Пока же, учитывая испуганный вид юной Мери Маргарет, Карелла решил, что не повредит ни ей, ни делу, если он постарается напугать ее еще чуть-чуть. Он хлопнул дверцей машины, сунул ключ в зажигание, включил мотор и поехал.
Беда Клинга заключалась в том, что он никак не мог перестать таращиться на Августу Блер.
Клинг подобрал Августу, как они и договаривались в начале седьмого, и хотя она предупредила, что после целого дня съемок может выглядеть «так себе», смотрелась она великолепно. Ее пышные рыжие волосы не успели окончательно высохнуть (Августа призналась, что успела быстренько принять душ в ванной комнате при студии Блума). Войдя в приемную, она протянула руку Клингу, потом подставила щеку для поцелуя, который, как Берт понял с опозданием, требовался от него в демонстрационных целях. Щека Августы оказалась прохладной и бархатной, на лице не было почти никакой косметики (только зеленоватые тени с добавлением коричневого у ресниц), рыжие волосы водопадом низвергались на плечи. Августа надела джинсы, туфли без каблуков и свитер джерси, под которым не было лифчика. На ее правом плече висела синяя кожаная сумка, каковую, впрочем, она непринужденно перебросила на левое, сунула правую руку под локоть Берта и спросила:
— Давно ждешь?
— Только что пришел.
— Что-то случилось?
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Ты так странно на меня смотришь…
Берт Клинг продолжал таращиться на свою спутницу, пока они шли к кинотеатру. Фильм назывался «Буллит» со Стивом Маккуином в главной роли. Клинг его уже видел, но Августе захотелось посмотреть картину в обществе настоящего полицейского. Не отрицая последнего обстоятельства, Клинг деликатно умолчал о том, что когда посмотрел фильм в первый раз, то поймал себя на полной неспособности понять, что происходит на экране. Выйдя из кинотеатра, он вздохнул с облегчением, что не ему поручено расследовать дело. Клинг понятия не имел, с какого конца распутывать этот клубок. Кроме того, его укачивало от быстрой езды, а герой носился туда-сюда как оглашенный. Впрочем, он и на этот раз не выяснил, что к чему, но уже не потому, что сюжет отличался сложностью. Просто Берт Клинг смотрел не на экран, а на Августу Блер. когда они вышли на улицу, стемнело. Какое-то время они шагали в молчании, затем Августа откашлялась и произнесла:
— Знаешь, Берт, давай-ка уточним кое-что раз и навсегда. Во избежание недоразумений.
— Давай, — пробормотал Клинг боясь услышать, что Августа Блер замужем, помолвлена или просто живет с мэтром фотографии.
— Я знаю, что я красива, — сообщила ему Августа.
— Что-что? — не понял Клинг.
— Берт, я фотомодель, — с нажимом сказала Августа. — Мне платят деньги за мою фотогеничную внешность. Но когда на меня начинают так вот таращиться, я очень нервничаю.
— О’кей, я больше не…
— Погоди, я еще не договорила.
— По-моему, ты все сказала коротко и ясно.
— Я хочу, чтобы ты понял…
