гармонии и здравого смысла.
Теперь что-то происходило не так; картина была ещё нечеткой, но в мозгу уже звучали тревожные сигналы.
- Дорогая, мне придется ненадолго вернуться в контору, - сказал он, застегивая пиджак.
- Прямо сейчас? Без ужина?
- Боюсь, что да, дорогая. - Он увидел, как тень разочарования промелькнула по её лицу, и это его смутило и задело. Почему его не может понять даже собственная дочь?
Бернс чувствовал, что ей надоело вечно оставаться одной. Дочь хотела поужинать вместе, и ради этого не пожалела труда: вместо отбивных и омлета решила приготовить ростбиф и весь этот сложный гарнир. Значит в обеденный перерыв ей пришлось побегать за покупками, возможно, даже съездить к Пирсу за вырезкой...
- Я скоро вернусь, - сказал он, чувствуя себя весьма неловко. - Ужин может подождать полчаса?
- Не имеет смысла. Я могу поесть и одна.
С некоторой горечью он подумал, что любой ребенок в городе идет к нему своими проблемами, доверяет ему и с надеждой выслушивает его советы и предложения. То же самое и со взрослыми. Мужчины свои проблемы в делах или семейные неурядицы обсуждают с ним, зная, что его суждения обычно остроумны и отличаются здравым смыслом. Он не мог блеснуть образованием, зато обладал умением видеть суть дела, не отвлекаясь на эмоции.
Все в городе полагались на него; все, кроме собственной дочери.
И за это он постоянно упрекал себя с тех пор, как десять лет назад умерла жена. Когда Ненси была ещё ребенком, он страшно изумлялся своей неспособности её понять; иногда дочь часами проводила время, удобно устроившись у него на руках, а потом он не мог у неё вызвать даже тени улыбки. Когда жена была жива, это не казалось ему слишком существенным. Жена обычно успокаивала:' - Она живая девочка, а не маленькая игрушка. Просто предоставь ей возможность жить, дай спокойно расти. Отпусти и позволь идти, она вернется, не беспокойся.'
Но после того, как жена умерла, он куда острее стал ощущать свое неумение. Как же он хотел, чтобы Ненси вышла замуж, - это могло решить большую часть проблем. Мечтал о том, как будет ходить на охоту с будущим зятем, как семья соберется на семейных обедах по воскресеньям, как станет учить внуков всему, что знал сам об окрестных лесах и полях. Это не были мечты эгоиста; он хотел счастья для нее, а не для себя. Настоящий мужчина соединил бы все её противоречивые настроения со своей собственной силой, дети потребовали бы её ума и внимания, высвободили бы способность сочувствия и сострадания, которая, как он знал, скрывалась под её холодной сдержанностью.
'- Если бы только мы смогли поговорить об этом, - подумал он. - Сесть рядом с чашкой кофе в руках и почувствовать себя легко и свободно друг с другом.' Он не хотел направлять её жизнь, но страстно желал быть её частью. Когда пару лет назад она захотела работать в Нью-Йорке, он с улыбкой отпустил её - хотя знал, что дом без неё превратится в могилу. Но он отпустил её, позволил ей уйти, как и обещал жене.
Казалось, в Нью-Йорке она была счастлива. Ее письма были полны восторга. Новая работа, новые друзья, множество развлечений. Он несколько раз навещал её, надевая лучший костюм и стараясь не выглядеть деревенщиной перед её друзьями. Она жила вместе с веселой глазастой девушкой, которая что- то делала с женской одеждой в большом универсальном магазине. Стены были увешаны странными картинами и открытками с изображениями боя быков. Они сидели на маленьких стульчиках высотой восемь дюймов и ели нечто приготовленное из вина со сливками.
Ради неё он старался делать вид, что все это одобряет. Ее друзья трещали, как сороки, но он и не рассчитывал, что она разделит его симпатии к людям, которые могли проохотиться с ним целую неделю, за все время обменявшись какой-нибудь дюжиной слов. Некий молодой человек спросил, скольких бандитов ему пришлось убить, но он был слишком стар, чтобы попасться в ловушку. Чувствовал он себя превосходно. Ненси его не стыдилась; если бы она его стыдилась, он бы не выдержал. Не из-за себя, из-за нее.
А потом без всякого предупреждения дочь вернулась в Кроссроуд. Он понимал, что-то случилось, но не находил способа навести мосты через пропасть неловкости, возникшую между ними; они оба пытались это сделать, но попытки оказались тщетными.
Теперь, ощущая колючую боль в её молчании, Бернс понимал, как много они потеряли. В его глазах она оставалась милым веселым ребенком, вот только фигура и грудь принадлежали взрослой женщине, да ещё тонкие, изящные и сильные запястья и щиколотки. Она уже давно созрела для радостей и боли своего дома и детей, но здесь она вела дом своего отца, который не мог даже представить, какие мысли проносились в её голове. Несмотря на свою зрелость, она по-прежнему оставалась маленькой девочкой, скрывавшей от него свои секреты, вынужденной таить в душе свои неприятности, потому что не могла просить его о помощи. И это была его вина, а не её.
'- Чертовски неприятно', - устало подумал он, и сказал, касаясь её плеча: - Мне нужно уйти. Очень жаль, дорогая. Ужин пахнет так изумительно.
- Я оставлю его на плите, - вздохнула она.
- Хорошо. Спасибо. - Какое-то мгновение он поколебался, потом улыбнулся ей, отвернулся и вышел в прихожую. Дождь перестал, но он все равно накинул непромокаемый плащ: в это время года совершенно невозможно угадать, какая будет погода. Бернс поправил шляпу, по старой привычке проверил револьвер и шагнул в вечернюю тьму.
Глава десятая
К восьми вечера последние клиенты торопливо покидали банк. Плотный пожилой охранник с улыбкой пожелал каждому из них доброй ночи перед тем, как войти внутрь, закрыть большие двойные двери и укрыться от дождя и ветра.
Один за другим гасли витрины магазинов на главной улице, поток покупателей на блестящих от дождя тротуарах быстро иссякал. Дождь перестал, но ветер продолжал биться о стены зданий, гремел мусорными баками и закручивал водовороты в мутной воде, бежавшей по сточным канавам.
Пробило восемь. Эрл с Ингрэмом стояли у окна в номере и смотрели на закрытые двери банка. Лица их почти вплотную прижались к шторам, глаза мягко светились в полутьме. Эрл взглянул вдоль улицы в сторону аптеки.
- Я пойду сразу за тобой, - прошептал он прямо в ухо Ингрэму. - И учти, стану следить.
- Ты будешь следить за мной, и охранник оторвет тебе голову, - сухо отрезал Ингрэм. Страх ещё не окончательно его покинул, но в изрядной степени сменился яростью; его не слишком волновало, что Эрл его презирает, но он не мог остаться равнодушен к его глупости - тот готов был обречь их всех на провал из-за глупых подозрений и ненависти. Вместо того, чтобы сосредоточиться на предстоящем деле, тот пестовал свое предубеждение как избалованный ребенок.
- Следи лучше за собой, - негромко проворчал Ингрэм. - Ведешь себя так, словно тебе за всю жизнь ничего не приходилось делать, кроме как дергать за цепочку в туалете.
Но Эрл его не слушал; он внимательно смотрел на двери аптеки, пальцы его крепко впились в плечо Ингрэма.
- Началось, - хриплым от напряжения голосом сказал он.
Негр в белой куртке, балансируя подносом с сэндвичами и кофе, распахнул двери аптеки. Когда он вошел в круг света, отбрасываемый неоновой вывеской, из темноты переулка к нему шагнул крупный мужчина в темном плаще. Негр шагнул к обочине, но прежде чем успел сделать пару шагов, мужчина в плаще наткнулся на него, навалившись всем телом, и выбил из рук поднос.
Со стороны все это выглядело простой случайностью. Постороннему наблюдателю и в голову бы не пришло...
- Сделано, - резко бросил Эрл. Он видел, как Барк только усилил замешательство, начав извиняться перед посыльным, а затем нагнулся в безуспешной попытке спасти размокшие сендвичи и сплющенные стаканчики с кофе. Парень уныло смотрел на остатки еды, валявшиеся на тротуаре. Барк ободряюще похлопал его по плечу и достал бумажник из заднего кармана. Парень быстро покачал головой, подобрал
