Вася признается: уже три раза, возвращаясь из плавания, робко ходил в газету.
– Понимаешь, прочтут – и: «Нет, не подходит. Ты, – говорят, – просто пиши, не по-газетному…»
Вася чувствует: в нашем газетном деле есть какая-то тайна. Каждый день он ставит на стол компот и простодушно начинает выведывать эту очень нужную ему тайну.
Александр Яковлевич Марченко. На куртке у него дырочка. Носил в Москве Звезду Героя. Тут снял. Считает, неловко ходить со Звездой в Антарктиде. Он начальник отряда у летчиков. По-моему, тяготится своей должностью. Мягкий, немного застенчивый человек. Такие предпочитают оставаться всегда рядовыми.
Три дня назад мы летели с ним в глубь Антарктиды. Он передал штурвал второму пилоту. Сел у окошка, задумчиво глядит на поземку под крыльями. «Шесть часов. И до Берлина вот так же было: шесть туда, шесть обратно…»
– Александр Яковлевич, а какой день был самым трудным в жизни у вас?
Долго добросовестно вспоминает:
– Двадцать шестое августа сорок третьего года. Бомбил родной город Енакиево. Немецкие танки скопились. Вижу свою улицу. На ней как раз больше всего. Вижу свой дом. Вижу, в саду на веревке белье сушится. В доме, знаю, мать, сестренка, больной отец. Захожу в пике – в глазах темно. Рядом заходят товарищи с бомбами… Три дня как пьяный ходил. Город освободили. Командир эскадрильи сразу сказал: «Езжай!» Подхожу к дому – ни окон, ни дверей. Горелые танки стоят. Вижу, идет из сада поседевшая женщина… Пошел навстречу: мать!.. Живы остались все трое – в окопе в саду отсиделись.
– А тут, в Антарктиде, были трудные дни?
– Конечно, были… – глядит в окошко. Под крыльями – поземка. – Были. У кого их тут не было…
Третий за нашим столом – Ильяс Белялович Абушаев «Ильяс Белялович, вы, наверно, опять приедете в Антарктиду?» – «Может, приеду, может, нет. Мне все равно где работать – что в Мирном, что в Монино».
В Монино, под Москвой, у Ильяса семья. Он работал бульдозеристом. Позвали в Антарктиду работать. Поехал. И ездит уже четвертый раз.
Ильяс может сутки не вылезать из бульдозера. Такое случается в Антарктиде. Ждут самолета, а полосы нет. Вот Ильяс и утюжит.
«Как работает! Вы должны поглядеть, как работает! Скажи: вершок снега снять надо – вершок и снимет. Скажи: надо побриться – побреет бульдозером». Бульдозерист Николай Романов говорит об Ильясе, как говорят в театре об уважаемом и очень талантливом артисте.
Я чувствую: в деле бульдозеристов тоже есть какая-то тайна, и, когда, пообедав, Ильяс надевает здоровенные рукавицы, прошусь к нему на бульдозер.
Любая машина имеет отдых. Бульдозер в Антарктиде отдыха не имеет. Постоянная война со снегом. То чистить полосу, то самолет замело, то надо откапывать склад, то трактор вдруг под снегом исчез – и все забыли, где он стоял. Выручает Ильяс. Он все помнит. Начинает ворочать снег, и трактор появляется на свет божий – ни царапинки.
Ильяс небольшого роста. Когда надо передвинуть тяжелые рычаги, Ильяс поднимается на ноги. А поскольку рычаги надо двигать все время, он почти не садится в кабине. Любое дело в Антарктиде тяжелее в три раза. Я не мог понять, почему этот человек не валится от усталости, отстояв в кабине десять часов. Сидит в столовой веселый. Только к бачку со щами подходит непременно два раза. А после ужина вдруг снова видишь его на тракторе. «Ильяс, почему не в кино.» – «Ребята попросили маленько очистить. Крыша в доме трещит…»
Николай Пройдаков… Для всех «мирян», живущих под снегом, я придумал и записал в книжку шутливое прозвище: Подснежники». Применительно к Николаю это прозвище сразу вызывает улыбку. Большой, угловатый. Нижнюю губу ему солнце так разукрасило, словно побывал в переделке.
Вчера Николая в партию принимали. Красный стол. Нет обычных для кают-компании шуток. Николай стоит, мнет шапку:
– Ну, расскажи о себе…
– Значит, так… Родился в Сибири. В школу, считай, не ходил. Награды имею такие: орден Славы и медаль. Работаю в транспортном отряде плюс дали нагрузочку – ухаживаю за известными вам животными.
«Известные нам животные» – шесть здоровенных свиней. Они живут на отходах столовой. За ними надо было ухаживать. А кто возьмется за это тут, в Антарктиде? Поручили хозяйство вести Николаю. Он немного стеснялся неожиданной в Антарктиде должности свинаря. Но дело есть дело. Шесть поросят, купленных на рынке в Кейптауне, на хороших харчах превратились в шесть дородных хавроний. Одна из них неделю назад умерла насильственной смертью. В обед мы пришли к единодушному заключению: мороженое мясо – это почти что сено. А вот свинина… «Коля, никакого сравнения!» – И показываем большой палец.
Механик-свинарь именинником ходит.
В первый день пребывания в Антарктиде я снимал пингвинов на острове Хасуэлла. Опасаясь, видимо, что я наступлю на гнездо, один пингвин больно ущипнул меня сзади. От неожиданности я уронил на камни фотографический аппарат.
– Чепуха, сходи к Сироткину, – сказали летчики.
– А он кто?
– По должности – водопроводчик…
Я с некоторой опаской прошел мимо большой наковальни, мимо лыжи от самолета, перешагнул груду железа и оказался в комнате-мастерской.
Седой человек лет сорока поднял над глазом монокль. Потрогал кнопки на моем аппарате.
– Хорошо. Вечерком заходите.
Так я познакомился с Андреем Сергеевичем Сироткиным. Аппарат заработал исправно. Но я еще много раз заходил в мастерскую, чтобы поглядеть на работу водопроводного мастера.
Заходят в мастерскую два штурмана, кладут на стол два астрокомпаса самолетов Ил-18.
– Не знаем, что делать. В Южную Америку улететь можно вместо Европы.
Водопроводчик поднимает монокль, молча разглядывая сложные астрокомпасы.
– Хорошо. Вечерком заходите…
Приходит геофизик Астахов, ставит на верстачок ящик. В ящике еще ящик, потом еще. А там – сверхточный хронометр. Надо его перестроить, чтобы замыкал ток в долю секунды.
– Хорошо. Посмотрю.
Геофизик облегченно вздыхает:
– Андрей Сергеевич, за эту штуку в Ленинграде мастера не брались…
В мастерской по соседству с пинцетами – большие тиски, кузнечная наковальня и какой-то прибор, спрятанный под стеклянный колпак. На полках десяток готовых и еще не готовых заказов: часы, кинокамера, мясорубка, машина для проявления пленки, зажигалка, секундомер, пишущая машинка, объектив, машина для бурения льда. В городе это богатство пришлось бы поместить в пяти мастерских. Тут все делает один человек.
– Водопроводчик… Это что, в шутку?
– Да нет. У меня главное дело – вода, отопление. А это так, между прочим…
И еще один человек за нашим столом – штурман Тихон Михайлович Палиевский. Его комната по соседству с нашей в доме под снегом. У штурмана всегда наготове душистый чай. Можно за столом еще ворошить полетные карты и колоть орехи куском песчаника с острова Хасуэлла. Сегодня Тихон Михайлович лежит на кровати, задрав кверху ноги, и, кажется, в пятый раз читает радиограмму от друга, который летает где-то над Северным полюсом. Тихон Михайлович тоже летал над Северным полюсом. Третий год летает теперь у Южного. Колем орехи. Говорим о житье-бытье в Антарктиде.
«Был у меня полет… Не знаю, седые волосы появляются постепенно у человека или сразу в какой- нибудь час? Этот полет был два с половиной часа. Самые трудные полтораста минут в моей жизни. Все до мелочей помню. Угол сноса был двадцать четыре градуса, число – двадцать четвертое марта… Много летали, а в тот раз подумали: конец, будут ребята справлять поминки…
Надо было срочно вывезти людей со станции Комсомольская. Это по дороге к Востоку. Мороз под семьдесят. Лететь нельзя. Но если не вывезти, люди погибнут. Полетели. Пилотом был Яков Дмитриев. Сели
