никогда не останавливался. Листья опали и плыли по канавам густой массой. С голых ветвей капала вода. Однажды, когда Стелла стояла на вершине холма, тучи разошлись, ненадолго проглянуло солнце, и его водянистое сияние казалось чудом, явлением Бога. На ней были высокие сапоги, натиравшие пятки, и длинный серый плащ. Стелла давно не делала прически, но это не имело никакого значения, поскольку она ни с кем не виделась. Она пыталась представить себе Эдгара, все еще находящегося где-то вдали, но торопящегося к ней.
По субботам они втроем ездили за покупками. Стелла не любила выходные. Дом в эти дни казался переполненным, ее раздражал шум. Приходилось больше готовить, а стряпня занимала ее все меньше. Сама она ела постоянно, все, что попадалось под руку, оттого и полнела. Дожидалась понедельника, когда в доме снова станет пусто и тихо. Иногда заходила Мэйр, и она пили чай на кухне. Мэйр Стеллу не раздражала, так как обе не испытывали желания вести разговоры.
Секс с Тревором Уильямсом впервые состоялся у Стеллы в середине ноября. Не по ее почину – ей не приходило в голову думать о нем как о партнере. Случилось это в то утро, когда Мэйр уехала на несколько дней к матери. Стелла сидела за кухонным столом с чашкой чая, лениво листая журнал. Послышался стук в заднюю дверь, она выглянула в окно и увидела Тревора. На ней все еще был халат. Стелла открыла, и Тревор спросил, можно ли зайти к ней на минутку. Она отступила в сторону, он вошел, прямиком направился к окну и стал смотреть на долину. Стоял один из тех дней, когда воцарялась полнейшая тишина, без малейшего ветерка; неподвижные деревья как будто прислушивались к какому-то движению глубоко под землей – возможно, это медленно текла кровь мертвых валлийцев, убитых сыновей Оуэна Глендауэра[2]. Стелла ненавидела эти тихие дни, они наполняли ее ужасом, в них таилась какая-то безымянная угроза. Она стояла у плиты, сложив на груди руки, и наблюдала за Тревором.
– Почему так тихо? – спросила она. – Терпеть не могу такие дни.
Тревор обернулся.
– В самом деле, Стелла?
Он никогда еще не называл ее Стеллой, никак не обращался к ней. Тут она поняла, для чего он пришел, и лениво подумала, как ей быть. Тревор уже стоял перед ней. Руки она держала все так же сложенными на груди.
– Ты красивая, – сказал Тревор.
Голос его с валлийским акцентом был хриплым, негромким. Глаза, казалось, пожирали ее. Стелла почувствовала, как что-то шевельнулось внутри, легчайшую искру проникнутого любопытством желания, возбуждение, столь легкое, что его можно было подавить за секунду. Она ждала. Тревор сказал, чего хочет. Искра ярко вспыхнула, и он это увидел, коснулся ее волос, потом положил ладонь ей на затылок, придвинулся вплотную, коснулся другой рукой ее груди и поцеловал. Стелла чуть отпрянула от него. Теперь в ней пробудилось желание, однако она отдавала себе отчет лишь в легком, бесстрастном любопытстве к этому мужчине, угрюмому фермеру, пришедшему утром и заговорившему о сексе.
– Здесь это так делается? – спросила она.
– Что?
Теперь он плотно прижимался к ней пахом. Стелла уперлась ладонями в его плечи, собираясь оттолкнуть. Кожа его была совершенно белой от ветров с дождями, глаза – маленькими, узкими, глубоко сидящими, синевато-серыми. В дыхании ощущался запах табачного дыма.
– То, что делаешь ты. Входят и объявляют, чего хотят?
Тревор не ответил, он неотрывно смотрел ей в глаза и принялся поглаживать ложбинку между бедром и животом. Она невольно слегка расставила ноги. Тревор сунул руку под халат и мягко прижал к лобку. Стелла подумала, что можно уступить ему, почему бы и нет? Тревор был очень пылок, она давно не испытывала ни малейшей страсти, и остановить теперь его было нелегко; пожалуй, он бы ее изнасиловал.
– Ну что, пойдем тогда в спальню? – сказала Стелла, и он неприятно улыбнулся, радуясь, что перехитрил ее.
В спальне Стелла встала коленями на кровать, держась за подголовник, амортизируя руками его толчки. Глаза ее были закрыты, разум пуст, и она всего раз заговорила с ним, попросила не изливать семя внутрь. Стелла уже несколько недель обходилась без противозачаточного колпачка, в нем не было нужды.
– Занимаешься ты этим с Мэйр? – спросила она потом, лежа и глядя, как Тревор надевает брюки.
– Изредка, – ответил он. – А ты с мужем не занимаешься совсем.
Стелла промолчала. Тревор сел на кровать и стал смотреть на нее как человек, подсчитывающий доходы. Стелла представила себе, что в его гроссбухе появилась запись: «Женщина, живущая под одной крышей со мной».
– Повезло тебе, да? – сказала Стелла. – Ты не думал, что это окажется так легко.
– Видно было, что ты страдаешь от одиночества.
– Я не страдаю.
После этого Тревор ушел. Он пытался заключить то, что назвал условиями, но Стелла не стала слушать. Она не собиралась входить ни в его расписание, ни в его гроссбух. Любопытство ее было удовлетворено, и она оставалась такой же равнодушной к Тревору, как и прежде. Подумала, что это удивительно: мужчина может зайти поутру к женщине на кухню, сказать ей, чего он хочет, и получить. Неужели здесь и вправду так делается?
Макс вернулся домой раздраженным, как будто знал, что она снова изменила ему; на самом деле его беспокоили их жилищные условия. Принесенная из сарая кровать стояла теперь в комнате Чарли, но это было не очень удобно. В стенном шкафу места не хватало, поэтому Максу пришлось развесить свои костюмы в комнате Стеллы, и она заставляла его брать с вечера то, что понадобится утром, так как не хотела, чтобы он входил спозаранку и будил ее. Не было у него и подходящего места для работы; если он раскладывал бумаги на столе в гостиной, то отвлекался всякий раз, когда кто-то поднимался по лестнице, которая от кухни шла наверх, прилегая к противоположной стене.
Осознав несправедливость, Макс начал выражать ее, и теперь в балансе их отношений что-то сместилось. Не связанный более кодексом галантности по отношению к падшей женщине, он, казалось, интересовался только сыном, и Стелла понимала, что когда-нибудь ее обеспеченной жизни придет конец. Макс бросит ее – не сразу, но бросит – и заберет с собой Чарли. И теперь подобие их семейной жизни, видимость ее, а не сущность стали для Стеллы единственной опорой и защитой. Перспектива лишиться этого подобия очень беспокоила Стеллу, но, даже видя, что оно начинает исчезать, она не могла притворяться, что испытывает к Максу что-то, кроме безразличия.
Макс теперь вел себя так, будто больше не признавал за собой морального долга и решил заботиться только о своих нуждах. Стелла с тревогой наблюдала за ним, видела, что его взгляд не задерживается на ней, словно она невидимка. Он не заговаривал с ней, если в том не было необходимости. Больше не злился на нее, был только безрадостным, нетерпеливым, раздраженным, рассеянным. Смирился с тем, что случилось.
Стелла не могла найти в себе сил изменить что-то. Она жила как в тумане, сквозь который видела остальных тусклыми силуэтами, призраками, нематериальными существами. В их глазах она тоже была как будто нематериальной. Когда несколько дней спустя к ней снова пришел Тревор, она опять уступила ему. С ним она оживала по крайней мере наполовину, секс успокаивал ее, нагонял сон и на время рассеивал тревогу.
Мэйр знала, что между ними что-то происходит. Она хорошо понимала своего мужа и догадывалась, что несчастная женщина, живущая под одной крышей с ним, недолго будет избегать его. Ей, казалось, было на это наплевать. Она приходила по-прежнему, они пили чай, почти не разговаривая, и Стелле было, собственно, все равно, кто из них приходит, – она испытывала недолгое облегчение, когда вялость окутывала мир и все делалось бесцветным, нечетким. Она продолжала натягивать сапоги, надевать плащ и подниматься на вершину холма, когда дождя не было, так как полюбила безлюдные дорожки, густые живые изгороди, овец, голые мокрые деревья, каменные стены со светло-зеленым лишайником на них и маленькие изящные грибы белого цвета. Все было таким мокрым! В узких канавах вдоль дороги вода шумно бежала
