подскочила к двери и принялась колотить в нее, визжать и умолять, чтобы ее выпустили.
Может быть, мисс Ховисон передумает, созовет всех людей из спортзала и спасет ее.
Или Шон откроет дверь, заключит ее в объятия и скажет, что был к ней так жесток, поскольку на самом деле любил ее, а не Эли. Что он лишь притворялся, будто бы любит Эли, чтобы быть к ней ближе. И что он не убьет никого из них, если Джилли этого не хочет.
А еще Шон скажет ей, что он сожалеет, их обоих можно изменить, и они продолжат жить как прежде, только лучше, словно Дороти, Железный Дровосек и Страшила.
Или Шон встретит по пути к Эли другого симпатичного парня, влюбится, изменит его и уйдет.
Эли сбежит, найдет ее, и они вместе выберутся из Нью-Йорка.
Она колотила в дверь, вспоминая ночь, когда Эли признался, что встретил кого-то другого, причем этот другой — парень, и плакал, поскольку не хотел причинить боль ей, своему лучшему другу.
— Я всегда буду любить тебя, всей душой и навеки, обещаю, — сказал он тогда.
Дверь открылась, и она попятилась от нее так быстро, как только смогла, ударившись локтем о ящик с моющим средством.
«Швырни его в них. Сделай же что-нибудь. Спасись».
Шон и Эли стояли близко-близко друг к другу. Шон приобнял Эли за плечи, а тот кутался в свою мешковатую куртку. Насколько она могла судить, он все еще оставался человеком. Челка падала ему на глаза.
Он смотрел в пол, как будто не мог поднять на нее взгляда.
— Нет, — прошептала она.
Но это должно было быть «да», он наверняка просил Шона изменить его. Шон вот-вот превратит Эли в вампира, а затем новое чудовище убьет ее.
Сердце Джилли разбилось. Она вновь балансировала на грани полнейшего безумия.
Шон шагнул к ней.
— Если тебе от этого станет легче, в процессе изменения ему будет больно, — пообещал он.
Голос его звучал непривычно искренне.
Он прикрыл дверь, и они остались втроем в тесной кладовке. Ее отделяла от них лишь пара футов.
Шон положил обе руки на плечи Эли и развернул его к себе. Слезы текли по щекам Эли. Он выглядел очень юным и испуганным.
Вампир запрокинул голову и зашипел. Из его рта выдвинулись клыки.
А Эли быстро запустил руку в карман куртки, выдернул оттуда косо отломанную деревянную планку…
«Да!..»
…глянул на Джилли…
«Да!..»
…и, когда Шон изготовился погрузить клыки в шею Эли, Джилли изо всех сил толкнула его в спину. Он наверняка предвидел это, наверняка догадался — но Эли воткнул в него кол, прямо в небьющееся сердце.
Шон уставился вниз на планку, затем поднял глаза на Эли. Кровь хлынула из раны на груди. Затем он коротко рассмеялся и послал Эли воздушный поцелуй. Горло вампира было полно его собственной крови.
— Сука, — булькнул он, покосившись на Джилли. А затем соскользнул на пол, словно мешок с мусором, — обмякший, безвредный.
Эли и Джилли смотрели на него. Оба молчали. Она слышала тяжелое дыхание Эли.
Затем Эли сгреб ее в охапку и поцеловал. Поцеловал ее!
Они цеплялись друг за друга, стоя над мертвым вампиром. А затем Эли бросился на тело Шона, стал обнимать и целовать его.
— Боже мой, Шон, — причитал он. — О боже, о боже! Джилли!
Он потянулся за ее рукой и заплакал. Она сжала его ладонь, потом обняла.
Когда он умолк, она попыталась встать. Надо было посмотреть, нет ли поблизости еще вампиров, проверить, как там мисс Ховисон и остальные, но он держал ее слишком крепко, и она ни за что на свете не отстранилась бы от него.
И за Шона он тоже держался крепко.
— Не могу поверить, — пробормотал он хриплым от рыданий голосом. — Каким же злым он был!
— Я знаю, — отозвалась она. — Он всегда был…
— Шона там уже не было. Когда ты меняешься, вампиризм заражает тебя и крадет твою душу. Тебя там уже нет. Ты мертв.
На кончике его носа повисла слезинка.
— Шон любил тебя, Джилли. Он говорил мне об этом каждый день по миллиону раз. Он так радовался тому, что ты мой лучший друг.
Она начала было говорить: «Нет, он меня ненавидел», но внезапно поняла — это его способ справиться с ситуацией. Теперь он будет верить, что тот Шон, которого он знал и любил, никогда бы не заставил его убить своего лучшего друга.
Джилли положила ладонь ему на макушку и вдруг вспомнила гобелен в гостиной его родителей, изображающий евреев при Массаде. Это было важнейшим событием в иудейской истории, когда оказавшиеся в безнадежном положении еврейские воины предпочли кинуться вниз с утеса, но не принять римский закон. Мистер Штейн время от времени упоминал об этом, и порой Джилли задумывалась, не намекает ли он, что Эли лучше было бы покончить с собой, чем жить геем. И все же она не могла в это поверить, не в силах была даже предполагать такое. Жестокость мира взрослых сводила ее с ума. Невероятное безумие мистера Штейна, сурово осудившего собственного сына только потому, что тот не мог превратиться в гетеросексуального еврейского воина и отринуть осквернивший его грех неуместной похоти. По крайней мере, так сказал ей ее врач.
— Ты умна, и даже… слишком, — заключил доктор Роблес, ее спаситель. — Люди не меняются, Джилли. Они просто видят мир иначе, чем привыкли, и реагируют так, как им свойственно. Остальное зависит от контекста, от конкретной ситуации.
Доктор Роблес помог ей, потому что не пытался ее изменить. Поэтому и она никогда не пыталась изменить Эли.
Она глубоко вздохнула и подумала о своей безнадежной любви к нему. И тут что-то изменилось.
Ее любовь не была безнадежной. Она любила его, но эта любовь уже не разбивала ей сердце. Она просто была в нем.
— Шон так тебя любил, — сказала она. Потому что именно так могла ему помочь.
— Спасибо, — прошептал он. — Он любил и тебя тоже. И я люблю тебя, Джилли.
Он взглянул на нее снизу вверх, сломленный и павший духом — тот мальчик, с которым она целовалась в восьмом классе тысячу миллионов раз, пока ее губы едва не начали кровоточить.
— И я тебя люблю, — ответила она. — Я люблю тебя больше, чем собственную жизнь. И всегда любила.
Казалось правильным сказать это сейчас. Люди не меняются, и любовь не меняется тоже. В том, что связано с Эли, от контекста ничего не зависит.
— Спасибо, — повторил он.
Никакого смущения, никаких извинений; их любовь была тем, чем была. Одни в кладовке, вместе с мертвым вампиром, прячущиеся в школе, потому что остальной город захвачен чудовищами…
Она опустила голову ему на плечо, и он взял ее за руку, переплетя ее пальцы со своими.
— С днем рождения, счастливого шестнадцатилетия, — прошептал он. — Джилли, девочка моя.
— Спасибо, — отозвалась она.
Это был лучший подарок на все времена.
Некоторое время спустя они открыли дверь. Солнце зашло, и на миг ей показалось, что она слышит трель жаворонка.
Потом она поняла, что это сотовый Эли.
