Угадать, какие секреты прятались в голове под ними, я не мог, но не сомневался, что ничего криминального в этих секретах нет. Все необходимые приметы у Эллы отсутствовали — ни тупой покорности судьбе, ни бешеных вспышек протеста, ни неуловимого звериного запаха хищницы, отрастившей когти.
Мои мысли прервал скрип ключа в замке. Старшая надзирательница, которая проводила меня сюда, приоткрыла тяжелую дверь.
— Лейтенант Уиллс просит вас, сэр, выйти к нему.
Девушка у окна вздрогнула, но тут же справилась с собой и продолжала смотреть сквозь решетку, словно стрелки часов на башенке ее гипнотизировали. Я вышел в коридор.
Лейтенант уголовной полиции Харви Уиллс навалился грудью на перила верхней площадки винтовой лестницы. Ему было за пятьдесят, и за ним тянулись, будто дорога вверх по склону, три десятка лет, отданных поддержанию закона и порядка. Седые волосы подстрижены ежиком, нос как таран. Его облик и манера держаться хорошо гармонировали с серо-стальной угловатостью тюрьмы.
— Мне это не нравится, — сказал я, едва надзирательница закрыла дверь. — Расспрашивать клиента здесь достаточно трудно и без вмешательства полицейского управления.
— Вмешиваться я не собираюсь. Просто выяснилось еще кое-что, и, по-моему, для вас не безынтересное. А что, вам с ней не легко? — добавил он с легким вопросом в голосе.
— Она перепугана.
— Так почему же она упирается и скрывает факты, которые нам нужны? Дело ведь не мелкое, Билл. Семнадцать краж со взломом, денег и ценностей похищено почти на сорок тысяч. В первый раз за пять месяцев мне что-то забрезжило, когда ваша клиенточка явилась в лавку Бродмена с брильянтовым кольцом миссис Симмонс.
— Продажи кольца она не отрицает. Но продажа еще не доказательство, что она соучастница краж.
— Доказательство, если добавить другие факты. Я кое-что вам скажу, поскольку не хочу видеть, как вы подставляете себя под удар. Выяснился важный факт, связывающий воедино больше половины этих краж. В девяти случаях — в девяти из семнадцати — в момент кражи кто-то из семьи потерпевших лежал в больнице. А остальные, если он жил не один, как раз навещали больного. Банда, совершенно очевидно, получала сигнал из больницы, что в доме никого нет.
— Но почему винить Эллу Баркер? В штате больницы не меньше двухсот человек.
— Двести сорок семь. Мы все эти месяцы их проверяли. Но только одна из них продала брильянтовое кольцо, похищенное у Симмонсов. И только у одной из них в ящике бюро были спрятаны платиновые часики, взятые у Дентонов.
— Какие еще часики?
— А вот эти! — И Уиллс жестом фокусника достал сверточек, развернул папиросную бумагу и показал мне дамские часики толщиной в спичку. — Мы нашли их нынче утром в комнате Эллы Баркер. Миссис Дентон их опознала.
Я ощутил пустоту у себя за спиной, точно камера с Эллой лифтом ухнула вниз, и тут понял, как много поставил на эту девушку. Возможно, я ошибся, поверив в ее невиновность. Возможно, ее безучастность была просто угрюмой настороженностью, ее страх — естественным страхом перед тем, что ее ожидало.
— Я хочу всего лишь спросить ее, как они к ней попали, — сказал Уиллс. — Против этого вы возражать не станете?
— Спрошу у нее я.
Но прежде чем мы успели вызвать надзирательницу, снизу кто-то крикнул:
— Лейтенант! Вы там? Уиллс нагнулся через перила:
— Что там еще, Гранада?
— Происшествие на Пелли-стрит.
— Какое происшествие?
На дне лестничного колодца среди изогнутых теней возникло смуглое мрачное лицо сержанта Гранады.
— Кто-то попытался пристукнуть Гектора Бродмена.
2
Уиллс разрешил мне поехать с ними, и я устроился на заднем сиденье его черного «форда- меркюри». Гранада сел за руль и включил сирену. У нас за спиной контрапунктом подвывала еще одна сирена. Мы не успели вылезти из нашего «мер-кюри», как сзади затормозила машина «Скорой помощи». Лавка Бродмена — в центре трущобного района — была втиснута между мексиканской закусочной, специализирующейся на тамале[1], и захиревшей гостиницей. На витринном стекле было крупно выведено от руки: «Покупаем и продаем все, включая кухонные раковины. Скупка старого золота по самым высоким ценам». Внутри она смахивала на гнездо гигантской сороки, буквально утопая в пестрых обломках человеческих жизней. В глубине пыльного сумрака точно призрачное облачко маячил белый колпак. Унылый голос произнес из-под него:
— Он вот тут.
Уиллс и Гранада двинулись на голос. Они шли, как ходят полицейские — тяжелой походкой, в которой таится смутная угроза. Следом рысили санитары из машины «Скорой помощи», один высокий, другой низенький, легкие на ногу, как привидения, а я заключал процессию.
На кушетке сидел лысый мужчина в поблескивающей накладной шевелюре из крови. Его поддерживал худой загорелый человек в белом колпаке и переднике, точно повар за барьером кафетерия. Человек с окровавленной головой тяжело дышал: с хрипом втягивал воздух и со стоном отдувался. Его глаза под мохнатыми бровями, спутанными как ветки в вороньем гнезде, повернулись к нам, точно два яйца в красных прожилках. Он отодвинулся от человека, который его поддерживал, умудрился встать на ноги и сделать несколько неуверенных шажков, будто толстый огромный малыш, который учится ходить, упал на колени и, тихо постанывая, пополз от нас в чащобу мебели.
— Что с ним такое? — сказал Уиллс.
— А вы не видите? — Человек в белом колпаке был серым — то ли от виноватой жалости, то ли от глубоко скрытой внутренней паники. — Кто-то стукнул его по голове, и крепко стукнул.
— А кто стукнул, Мануэль? — спросил Гранада.
Мануэль пожал плечами. Осторожно пожал. Шея его была напряжена, голова неподвижна — большой накрахмаленный колпак казался бруском льда, который он старательно удерживал в равновесии.
— Откуда мне знать? Стены толстые. Я раскладывал тамале по тарелкам. А потом услышал, как он вопит.
Его глаза опустились. Передник был в пятнах крови.
— Мы займемся беднягой, — сказал мальчик в белом халате. Высокий.
Я взглянул на него повнимательнее и увидел, что он вовсе не мальчик. Ему было по меньшей мере сорок. Под глазами у него набрякли голубоватые мешки. Тем не менее в нем чудилась гибкая легкость мужчины, который переступил порог пожилого возраста, но никак не расстанется с иллюзорно юношеской внешностью. Его напарник был много моложе, ясноглазый и пухленький, ну просто чуть-чуть подержанный херувимчик.
— Действуйте, Уайти, — сухо сказал Уиллс. — И не тяните.
Бродмен старался залезть под голливудскую кровать. Но она была слишком низкой, и он тщился поддеть ее разбитой головой, точно кабан, выкапывающий корешки.
Санитары ухватили его крепко, но бережно. Поддерживая с обоих боков, поставили на ноги. Он брыкался, как взбесившийся мустанг.
— Ну, ну, — уговаривал высокий пожилой юнец, — тебя, старичок, двинули крепко, но все пройдет. Вот отвезем мы тебя к доктору, и будешь ты здоровехонький.
Бродмен продолжал отбрыкиваться. Они приподняли его над полом, успокоительно бормоча с почти мазохистским терпением, свойственным санитарам.
— Он чего-то боится? — спросил Гранада.
Бродмен ответил ему страшным пронзительным голосом:
— Я не хочу никуда ехать. Вы не имеете права насильно класть меня в больницу.
И вновь принялся вырываться. Санитары устали. У низенького на подбородке кровоточила царапина. В
