— Зачем? Я не стану вырываться.
— Лучше не рисковать. Привяжи, Ронни.
Ронни притянул ремнями мои запястья к холодным алюминиевым палкам носилок. Уайти достал треугольную черную маску из резины с тонкой черной трубкой.
— Я обойдусь без анестезии.
— Никак нельзя. Я ненавижу смотреть, как люди страдают. Вы же знаете.
Ронни хихикнул.
— Я-то знаю. Кто-кто, а уж я знаю.
Уайти шикнул на него. Он наложил мягкую маску мне на нос и рот, завел полоску тугой резины под затылок.
— Приятных снов, — сказал он. — Выдохните, а потом вдохните.
Инстинкт самосохранения, не подвластный сознанию, заставил меня задержать дыхание. А в сознании черные кусочки мозаики складывались в картину. Я уже слышал, как хихикает Ронни. В телефонной трубке слышал.
— Выдохните! Потом вдохните!
Лицо Уайти нависало надо мной, изменяясь, точно лица, которые видишь, засыпая после тяжелого дня. Я приподнял голову, сопротивляясь нажиму его правой руки. Конец черной трубки был обмотан вокруг запястья левой. Обеими руками он заставил меня опустить голову.
— Слушай! — сказал Ронни. — Машина поднимается по дороге. — После нескольких напряженных секунд он добавил: — Вроде бы «меркюри спешиал».
— Полицейская?
— По звуку похоже.
— Чего же ты не слушал их волну? Вот теперь и расхлебывай...
— Ты ведь сказал, что я тебе тут нужен.
— Был нужен. Теперь я и один справлюсь.
— А как пациент?
— Через минуту отбудет. Вылезай, объяснишь им: мы вытащили его из огня, но он умер от удушья, бедняжка.
Он с силой надавил на маску. Но я еще не отбыл. Мое любимое развлечение нырять без акваланга.
Ронни наклонился взглянуть на меня. Я согнул правую ногу и пнул его в лицо. Ощущение было такое, будто я наступил на слизняка.
— Убийца! — охнул Уайти.
Я попытался пнуть и его. Но мои взметывающиеся ноги до него не доставали, а он наваливался на меня всей тяжестью. В моем мозгу закружилось черное колесо беспамятства. Я пытался сделать вдох. Но вдыхать было нечего.
Из жужжания черного колеса выделился вой мотора, берущего подъем. Прежде чем эти два звука вновь слились воедино, в нутро машины «Скорой помощи» ворвались лучи фар. Тяжесть исчезла с моего лица. Я смутно различил Уайти, пригнувшегося с черным пистолетом в руке над распростертым телом своего напарника.
Он выстрелил, и эхо внутри машины удесятерило грохот. Но не эхо породило сухой ответный щелчок. Хватаясь за живот, Уайти склонился в поклоне, как актер у рампы.
В машину впрыгнул Пайк Гранада, сорвал с моего лица резиновый кляп, и я не последовал за Бродменом и Секундиной в полный мрак.
26
На фоне черного скалистого пейзажа горилла тащила Салли, что-то страстно бормоча по- испански. Я догнал их и сорвал с гориллы шкуру-костюм, а затем принялся бороться с человеком, чьего имени не мог вспомнить. Я открыл глаза и увидел, что лейтенант Уиллс мрачно хмурится на меня сквозь решетку.
— В тюрьме вам меня не удержать, — кажется, сказал я. — Судья Беннет оградит мои права.
Уиллс злорадно ухмыльнулся.
— Отсюда вас никакой судья не вытащит.
Я приподнялся и сел, бормоча ругательства. Голова у меня сорвалась с плеч и полетела по большой полутемной комнате, прыгая с одной пустой кровати на другую. Больше смахивает на казарму, чем на тюрьму...
— Полегче, полегче! — Уиллс опирался на решетку, придававшую моей кровати сходство с клеткой. Он ухватил меня за здоровое плечо и уложил на простыню без подушки. — Вы в послеоперационной палате. Только что со стола.
— Где Салли? Что с ней случилось?
— Ничего противного законам природы. Вчера ночью у нее родилась девочка. Шесть фунтов десять унций. Обе они здесь, в этой самой больнице, только ниже. На третьем этаже. Обе чувствуют себя хорошо.
— Вчера вечером она поехала сюда?
— Да, сюда. Но меня интересует, куда поехали вы и зачем. Что вы делали в горах?
— Охотился на оленей при луне в запрещенный сезон. Арестуйте меня, господин полицейский!
Уиллс сердито покачал головой.
— Наркоз наркозом, но хватит острить. Это серьезно, Билл. Уж вы-то должны знать, насколько серьезно. Пайк Гранада говорит, что еще пара секунд, и вы бы задохнулись. Если бы он не взял на заметку эту парочку, вы сейчас были бы покойником.
— Поблагодарите Гранаду от меня.
— С удовольствием. Но вам следует самому его поблагодарить, а может, и извиниться перед ним, а? Ведь только что он для ровного счета дал вам пинту собственной крови.
— С какой стати?
— У него кровь вашей группы. В больнице она как раз вся вышла, а вам требовалась незамедлительно. И, пожалуй, не в одном только смысле. Малая толика испанской крови в жилах вам не помешает. Как и полицейской.
— Тыкайте, тыкайте меня носом в грязь.
— И не собираюсь. Но вчера я из-за вас пережил десять паршивых минут, пока не потолковал с Пайком. Вы понимаете, что в вас говорит? Предубеждения. И расовые и сословные.
— Да ничего подобного!
— Предубеждения, — повторил Уиллс. — Возможно, бы не отдаете себе в этом отчета, но вы не любите полицейских и не любите людей испанского происхождения. Если вы хотите с успехом заниматься адвокатурой в этом городе, то должны по-настоящему узнать ла раса, научиться их понимать.
— А что такое «ла раса»?
— Испано-американцы. Так они называют себя. Это гордое слово, а они гордые люди. Не надо их недооценивать, Билл. Да, они малообразованны, и бедны, и преступников среди них хватает. Но они вносят свою лепту в существование нашего города. Возьмите Гранаду. Да, он хулиганил в уличной шайке, кто спорит? Но нельзя судить человека за то, что он вытворял подростком. Судите его по сделанному после.
— Все понял.
— И отлично. Я решил потолковать с вами, пока рана у вас еще не разболелась. Вы были очень настроены против Гранады.
— Я ведь почти не сомневался, что Бродмена убил он.
— Вот именно. А теперь благодаря Гранаде нам известно, кем и как он был убит. Гранада пришел к выводу, что виновники — Уайти Слейтер и его напарник Рональд Спайс. А я вначале не согласился с ним, и Гранада выслеживал их в свое свободное время. Когда доктор Саймон сказал, что миссис Донато умерла так же, как Бродмен, он пиявкой присосался к Спайсу и Слейтеру.
— Почему же он их не арестовал?
— Выжидал, чтобы они вывели его на своего вожака.
— Вы взяли Гейнса?
