предания отцов и обычно настолько толстокожий, что его не проймёшь никакими духовными доводами: так глухо он защищает все свои уязвимые места. В то же самое время ничто другое не позволяет терпению возыметь в нас совершенное действие. Даже хорошо, что до фарисея невозможно достучаться, что его невозможно убедить, потому что тогда он лишь вошёл бы в круги верных, чтобы плести сеть новых расколов и порождать на теле Церкви свежие язвы и нарывы.
Донал начал думать, что до сих пор слишком снисходительно относился к ужасным доктринам, которые проповедовала мисс Кармайкл. Одно дело, когда человек сам тихо придерживается злого и лживого учения, и, опираясь на те крупицы истины, что всё–таки в нём остались, пытается как можно лучше исполнять всё, чему его научили. Но совсем другое дело, когда подобные учения пытаются навязать робкой и нерешительной душе, которая не может сопротивляться именно из–за присущего ей благородства и почтения к себе подобным. Такие натуры просто не способны подозревать, что другие могут действовать из нечистых побуждений, и потому нередко оказываются жертвами в более грубых и нещепетильных руках. Поэтому Донал решил, что, хотя вступать в спор с почитателем буквы закона дело довольно рискованное, буква — гораздо более подходящая материя для спора, чем дух. Ибо пока дух кроется в букве неузнанным, в нём нет никакой силы, и суровый законник не способен увидеть, что Бог никак не мог вложить в букву тот смысл, который чудится в ней ему самому. Несмотря на риск, Донал решил всегда оставаться наготове, и если Бог даст ему нужные слова, смело провозглашать Его правду, не щадя ничьего самолюбия. Надо сказать, что после этого решения ему не пришлось долго ждать.
Все в замке знали, что Донал любит бродить по заброшенной буковой аллее, и однажды мисс Кармайкл, гордившаяся своими познаниями в Писании и умением с ним обращаться, намеренно потащила туда свою несчастную ученицу. Арктуре вовсе не хотелось туда идти, и в душе она уже готова была взбунтоваться, так ей было стыдно и неловко. Мисс Кармайкл нарочно искала встречи с Доналом. Она просто должна была сокрушить его дерзость по отношению к издревле установленной вере и сломить его вредоносное влияние на Арктуру.
Был ясный осенний день. Почти облетевшие деревья уныло скорбели о своей утрате, и лишь кое–где уцелевшие листья реденькими желтоватыми прядями свисали с терпеливых ветвей. Опавшие листья, устлавшие тропинку толстым сухим ковром, уютно шуршали под ногами, и к тому же изрядно поредевшие кроны уже не мешали солнечным лучам проникать сквозь высокий резной потолок старой аллеи.
Донал неспешно брёл между деревьями с книгой в руках. Время от времени он открывал её и прочитывал несколько строк, а потом запрокидывал голову и смотрел на полуобнажённые ветви, то и дело по–детски взметая ногой облачко сухой опавшей листвы. Как раз за этим легкомысленным занятием и застали его приблизившиеся дамы. Подняв глаза, он увидел, что они совсем рядом, но не заметил того многозначительного взгляда, который мисс Кармайкл бросила на Арктуру, словно говоря: «Видите, каков он, ваш пророк?» Он приподнял свою шапочку и собирался было пройти мимо, но мисс Кармайкл остановилась с улыбкой, явно предназначенной для него. Улыбка её была блестящей, потому что показывала всему миру её великолепные зубы, но неприятной, потому что кроме этого не показывала ничего.
— Торжествуете над падшими, мистер Грант? — спросила она.
Донал в свою очередь тоже улыбнулся.
— Мистеру Гранту это совсем не свойственно, — ответила за него леди Арктура. — По крайней мере, насколько я его знаю.
— Подумать только, как бездумно деревья относятся к своим бедным детям! — произнесла София Кармайкл с напускным сочувствием к опавшим листьям.
— Простите, что не разделяю вашу жалость, — откликнулся Донал, — но у этих листьев нет ничего общего с детьми. Они больше похожи на упавшие пряди волос, отрезанные цирюльником.
— А вы не очень–то вежливы, если так бесцеремонно возражаете даме, — заметила мисс Кармайкл, всё ещё улыбаясь. — Я говорила в поэтическом смысле.
— В неправде поэзии быть не может, — сказал Донал, — а листья для этих деревьев вовсе не дети.
— Ну конечно, — ответила мисс Кармайкл, немного удивлённая тем, что их поединок начался так быстро. — У деревьев нет никаких детей, но…
— Как это нет? — воскликнул Донал. — А буковые орешки у нас под ногами?
Разве они не дети каждого из этих деревьев?
— Да, — отозвалась мисс Кармайкл. — Такие же падшие и потерянные, как и листья.
— Почему вы называете их потерянными? Они должны исполнить то предназначение, ради которого сотворены, а значит, не могут быть потерянными.
— И для чего же они сотворены?
— Не знаю. Только если все они попадут в землю, прорастут и поднимутся буковыми деревьями, они захватят себе не только аллею, но и лужайку и будут всем мешать.
— Вы хотите сказать, что их больше, чем нужно?
— Как я могу сказать, больше их или меньше, если не знаю, для чего они нужны? Может, для того, чтобы дерево продолжало жить, ему просто необходимо производить на свет именно столько семян? А может, все они нужны для того, чтобы вернуться в землю, щедро питающую их родителя?
— Но вы не станете отрицать, что на свете всё же есть потерянные и заблудшие?
— Конечно, не стану, — пожал плечами Донал. — Иначе для чего Ему приходить в мир и взыскивать заблудшее?
Подобных высказываний наша высокоучёная и богословски образованная дама от него не ожидала и потому не сразу нашлась с ответом.
— Но некоторые так и остаются потерянными и заблудшими, — сказала она.
— Несомненно. Есть такие овцы, которые упорно продолжают убегать от своего Пастыря. Но Он всё равно снова и снова отправляется их искать.
— Но Он же не будет искать их до скончания веков?
— Будет.
— Я в это не верю!
— Значит, вы не верите, что Бог вечен и беспределен.
— Верю.
— Неужели? Разве Бог не благ и не милостив?
— Рада видеть, что вам это известно.
— Но если Его благость и милость не беспредельны, значит, и Он Сам перестаёт быть беспредельным.
— У Него есть и другие беспредельные качества.
— Но разве Он не остаётся беспредельным во всех Своих проявлениях? А иначе получается, что в чём– то Он бесконечен и безграничен, а в чём–то нет. Получается, что Он всесилен и всевластен, но в любви и прощении, во всём самом божественном и христоподобном, самом драгоценном и прекрасном Он так и остаётся убогим, ограниченным, строго размеренным и связанным всевозможными условностями!
— Это всё ваши человеческие измышления. Я придерживаюсь исключительно богодухновенного Слова и в своих суждениях исхожу только из него.
— Тогда позвольте мне услышать ваше мнение, — попросил Донал, мысленно вознося к небесам молитву, потому что Арктура стояла рядом со смущённым и озадаченным видом: ей нелегко было следовать за ними и самой понять, кто из двоих говорит правдивее.
Перед тем, как увидеть Донала, наши дамы как раз беседовали о так называемом учении усыновления. Поэтому когда ревностная защитница истины начала искать подходящее оружие против ереси и врага, именно оно первым пришло ей в голову.
— Я считаю, что самое драгоценное учение во всём Писании — это учение об усыновлении. Устами Своего апостола Павла Бог говорит, что некоторых из Своих детей Он усыновляет, а некоторых оставляет так. Это написано в Библии чёрным по белому, и если из–за этого вы подвергнете сомнению беспредельность Божьей милости, то будете виновны в богохульстве.
Спокойным, почти торжественным голосом Донал сказал:
— Милость Божья бесконечна, а ваша доктрина усыновления — одна из самых лживых и вредных, которые только можно придумать. Так называемая Церковь придумала её из–за того, что ей страшно
