1941. Разгром Западного фронта

Глава 1 За несколько дней до нападения Включен обратный отсчет

«Мы живем в сумасшедшем мире, в котором противоположности постоянно переходят друг в друга, в котором пацифисты вдруг начинают обожать Гитлера, социалисты становятся националистами, патриоты превращаются в квислингов, буддисты молятся за победы японской армии, а на бирже поднимается курс акций, когда русские переходят в наступление»

(Джордж Оруэлл).

1.1. Обстановка на западной границе СССР и в приграничных районах в июне 1941 г.

Перенесемся мысленно на шестьдесят семь лет назад, в жаркий июнь 1941 г. Скоро начнется отсчет дней небывалого доселе противостояния, а пока… Пока, как могло бы казаться тогда несведущему стороннему наблюдателю, ничто не предвещало приближения войны. Все, казалось бы, происходило так, словно по ту сторону западной границы СССР уже не начали развертываться для «Drang nah Osten» войска германского вермахта. По-прежнему в Райх через пограничные станции Брест, Чижев, Граево, Кибартай шли эшелоны с рудой, пиломатериалами, зерном и мычащими коровами. Бывший начальник артснабжения 383-го артполка 86-й Краснознаменной стрелковой дивизии Ф. В. Наймушин вспоминал, что через автопереходы перегонялись своим ходом стада гусей и индюков[12]. Однако что-то неуловимое уже висело в воздухе, кисло попахивая сгоревшим порохом. Все чаше и чаше по ночам стал доноситься с «той» стороны рев сотен моторов. Родные солдат, служивших на западной границе, в июне начали получать от своих сыновей, мужей и братьев странные письма. Обходя цензуру, те «языком Эзопа» писали вещи необычные, тревожные, заставлявшие задуматься. Рядовой красноармеец А. С. Тонков (пропал без вести) так написал о получении им медальона-«смертника» своей сестре в Кострому: «Нам выдали ордера в Могилевскую, маме об этом не говори»[13].

Чаще обычного, чаще, чем во все предыдущие месяцы, самолеты-разведчики Люфтваффе из спецгруппы полковника Ровеля безнаказанно нарушали наше воздушное пространство, производили фотографирование и беспрепятственно возвращались на свои аэродромы. Воздушное прикрытие большей части белостокского выступа должны были осуществлять четыре истребительных полка 9-й авиадивизии. Но ее командир, Герой Советского Союза, кавалер «Золотой звезды» № 18, 29-летний генерал-майор авиации С. А. Черных лишен был права пресекать эти полеты при помощи своих «соколов», любая оплошность или инициатива наказывалась. Весной и в начале лета авиаторам недвусмысленно напомнили об этом органы госбезопасности: в Москве были произведены аресты ряда высших чинов ВВС Красной Армии. Отправиться вслед за ними комдив Черных не хотел. Но иногда у авиаторов лопалось терпение, и тогда нахальство немецких пилотов все-таки наказывалось. Потом руководство наказывало храбрецов-пилотов и их командиров. Висела угроза строгого наказания над генерал-майором авиации Г. Н. Захаровым, другом генерал-лейтенанта П. В. Рычагова (незадолго до войны тот был снят с поста начальника ГУ ВВС) и С. А. Черных. Все трое воевали в Испании, а с Черных он был еще и «однокашником», вместе учились в Сталинградской летной школе. За плечами этого, такого же как Рычагов и Черных, молодого человека с генеральскими звездами на голубых петлицах гимнастерки уже было немало побед в небе Испании и Китая. Поэтому 22 июня Г. Н. Захаров заслуженно встретил командиром 43-й истребительной дивизии: 243 боевых самолета, с учебными и связными — более 300. Незадолго до войны он приказал пресечь нагло откровенный облет района дислокации дивизии якобы заблудившимся Си-47 германской «Люфтганзы». Самолет был взят «в клещи» и посажен, а затем отогнан на дальний конец аэродрома.

«— Кто-нибудь говорит по-русски? — спросил их.

— Нихт ферштеен…

Я вдруг разозлился. Припомнились и стали понятными все жалобы Черных…

— Ну, раз „нихт ферштеен“, — сказал я, — будете сидеть хоть до вечера. Пока не вспомните несколько слов по-русски.

После этого из-за спины пилота возник штурман и очень вежливо, почти без акцента, произнес:

— Господин генерал, я немного понимаю по-русски.

То, что он обратился ко мне со словами „господин генерал“, когда я был в обычной летной куртке, подтверждало, что я имею дело с разведчиком»[14]. Еще два случая зафиксированы в 9-й авиадивизии. 21 июня дежурное звено 126-го истребительного полка (командир — подполковник Ю. А. Немцевич) обстреляло нарушителя и принудило его к посадке на полевой аэродром Долубово. Бывший комдив-2 383-го ГАП 86-й КрСД И. С. Туровец рассказал мне, что и в Цехановце был таким же образом «посажен» на аэродром бомбардировщик Люфтваффе. Гнездо для аппаратуры аэрофотосъемки в кабине штурмана было, но оказалось пустым — тот успел избавиться от «компромата» еще в воздухе. Впоследствии выяснилось, что очевидцем данного инцидента оказался еще один человек. Разбирая письма бывших воинов 86-й Краснознаменной дивизии, я наткнулся на машинописную историю жизни работника дивизионной газеты «На боевом посту» Н. С. Гвоздикова. Хорошим литературным языком Гвоздиков рассказывал о своей службе в армии до момента пленения в районе г. Зельва. Он писал: «[Я] уже подходил к Цехановцу, как вдруг раздался рев моторов и низко, так что хорошо были видны кресты на крыльях, летел черный самолет в сопровождении наших ястребков. Его посадили на ближайший аэродром. Политрук Иван Мынов, хорошо знавший немецкий язык (заместитель редактора нашей газеты, уроженец республики немцев Поволжья), был в качестве переводчика. После он рассказывал, что немцы в оправдание говорили, что они якобы заблудились»[15]. О задержании доложили «наверх», через какое-то время последовал приказ: нарушителей отпустить. Немцы благополучно улетели восвояси, а позже пограничники, прочесывая местность по курсу их пролета, нашли выброшенный контейнер с фотоаппаратурой.

Серьезный инцидент, который иначе как провокацией нельзя было назвать, произошел весной на участке Августовского пограничного отряда. Как вспоминал бывший командир 345-го стрелкового полка В. К. Солодовников, при проведении командно-штабных учений в воздушное пространство СССР вторгся сразу 31 немецкий самолет. Они произвели разворот над Августовом, пограничники открыли по ним огонь: было сбито три машины Люфтваффе. В мае на участке 87-го Ломжанского погранотряда также был сбит немецкий самолет. После окончания работы следственной комиссии все пограничники были повторно ознакомлены, теперь уже под роспись, с директивой наркома внутренних дел Л. П. Берия, запрещающей открывать огонь по самолетам германских ВВС.

20 июня командир эскадрильи 123-го ИАП 10-й авиадивизии капитан М. Ф. Савченко на свой страх и риск попытался остановить еще одного нарушителя. Истребитель-бомбардировщик Ме-110 на эволюции советского пилота ответил огнем, но промахнулся. М. Ф. Савченко в долгу не остался. Выпущенная им очередь попала в двигатель германского самолета, тот задымил и со снижением ушел за линию границы[16]. Во всех июньских случаях, возможно, только вторжение вермахта спасло пилотов от наказания за нарушение приказа НКО СССР, действовавшего с апреля 1940 г.: «При нарушении советско-германской границы германскими самолетами и воздухоплавательными аппаратами огня не открывать, ограничиваясь составлением акта о нарушении границы». В 162-м полку 43-й ИАД служил летчик капитан Пятин, бывший зам. командира полка в дивизии С. А. Черных, который был снижен в должности до командира эскадрильи и переведен «от греха подальше» за обстрел нарушителя с крестами на крыльях. Маршрут «Люфтганзы» Берлин — Москва проходил как раз по оси белостокского выступа. В 41-м разведка НКВД — НКГБ, как свидетельствовал годы спустя бывший сотрудник «органов» Б. Пищик, подметила странную текучесть кадров в немецкой авиакомпании. Пилоты ее лайнеров, летавших в Советский Союз, месяц за месяцем оставались одни и те же. Но вот штурманы на них менялись подозрительно часто. Тужурки они носили штатские, но по земле привычно вышагивали, словно аршин проглотив, демонстрировали свою отменную выправку офицеров Люфтваффе. «Обкатывали» маршруты, по