Двести тридцать седьмого, как родной брат.
– Я дознаватель, – сообщил лысый, – таково мое профессиональное предназначение. Ты понял меня, человек?!
– А чего с таким пафосом? – скривился Иван Васильевич. – Гордишься собой сильно?!
– Ода!
От такого заявления Митрохин несколько опешил, но счел своим долгом поинтересоваться:
– А номер у тебя есть? – должен же он был узнать, с кем имеет дело.
Лысый замолчал, буравя пленника глубоко посаженными черными глазами.
– Есть, – ответил он, наконец, – я – Четвертый.
– Понятно, – удовлетворенно кивнул Иван Васильевич.
– Что именно тебе понятно, человек?
– Что ты тоже имеешь отношение к проклятой Балансовой службе. А еще что ты занимаешь в вашей иерархии весьма высокое положение. Так, да?
– Вопросы здесь задаю я, – уточнил Четвертый.
– Не сомневался, что ты это скажешь, – Митрохин кивнул.
– Почему? – удивился лысый.
– Ты сказал, что следователь…
– Не следователь, а дознаватель…
– Ну дознаватель. Какая разница. Так все следователи говорят, когда подозреваемый слишком разговорчивый.
– Тебе не откажешь в проницательности, – Четвертый смерил Митрохина внимательным взглядом, – это доказывает твою вину.
– Ничего себе. Ты прямо как фашист рассуждаешь. Слишком сообразительный – в лагерь его, на каторгу. Ты не фашист случайно, нет?
– Нет, я – дознаватель. Моя задача подтвердить твою вину.
Лицо у него приняло такое жестокое выражение, что Митрохин порядком струхнул. А ну как захочет этот дознаватель выбить из него признание вины под пытками. Он же не знает, какие у них тут порядки заведены. Может, они лютуют по-черному. Иван Васильевич решил, что на всякий случай сознается во всем, о чем попросят. К пыткам он совсем не готов.
– Послушай, – Иван Васильевич покосился на краснорожего монстра, – я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Могу сказать только, что ваши парни явились ко мне сами, наломали дров, лишили меня бизнеса. И то, что с одним из ваших случилась досадная неприятность, не моя вина.
– Значит, будешь отпираться? – поинтересовался дознаватель.
– Нет, нет, что вы…
– Настаивать на судебном разбирательстве, – продолжил он.
– Судебном разбирательстве?.. – встрепенулся Митрохин. В голове его замелькали множественные предположения и догадки. Не является ли здесь суд последней инстанцией, после которой следует суровое наказание. Не лучше ли попробовать договориться с этим следователем Балансовой службы, не доводя дело до суда. Только вот вопрос – захочет ли он его выслушать? И тем более помочь? – Вы меня не правильно поняли, – заговорил Иван Васильевич, – если бы можно было обойтись без суда, я был бы очень рад… Нельзя ли?..
– Сперва надо выяснить основные вопросы, человек, – перебил его лысый.
– Ну что вы все человек, да человек, – улыбнулся Митрохин, – меня, между прочим. Иваном зовут. А вас?
– Четвертый.
– Ax да, Четвертый. Прошу прощения, совсем забылся. Так что выяснять? Я, откровенно говоря, даже не понимаю, о чем речь. Ваши ребята, должно быть, превысили полномочия. Вели они себя, скажу я вам, совершенно не по-джентльменски.
Похитили меня, держали в подвале. Заставляли шить, копать. Регулярно били. Но… Но я на них зла не держу. Тем более что один уже того… – Тут Митрохин запнулся, наткнулся на кроваво-красный гневливый взгляд дознавателя, понял, что наговорил лишнего. – Они это сами… Вот. А я готов сотрудничать. Да.
– Хорошо, – кивнул лысый, вытащил из-под стола какой-то прибор, немного поколдовал над ним – в прямом смысле, делая пассы и бормоча под нос, и над полом появилось крупное голографическое изображение. Картинка демонстрировала спину худенькой девушки, одетой в домашний халат с сердечками и тапочки в виде пары меховых собачек. Девушка висела в воздухе, держа руки на ширине плеч, и медленно поворачивалась вокруг своей оси. На лице ее застыло напряженное выражение. Вот она оказалась к Митрохину в профиль.
И продолжила вращение.
– Это она, – прошептал он.
– Она тебе знакома?! – задал вопрос дознаватель.
– Кто? – поинтересовался Иван Васильевич, стараясь ничем не выдать волнения.
– Медиум по имени Медея?
