— Учтите, больше бесед с вами не будет. Малейший срыв, и пишите заявление «по собственному желанию».
Мельников встал, направился к двери. Глядя на его сгорбленную, совсем старческую фигуру, лысину, обрамленную клочками седых волос, Борис Павлович почувствовал вдруг, что гнев пропал, и сказал вслед уходившему инженеру почти доброжелательно:
— Подумали бы, наконец, о своей судьбе. Ведь вам, наверное, вот-вот на пенсию…
Мельников обернулся. Его испитое, морщинистое лицо отнюдь не выражало раскаяния.
— Да, нет, — ухмыльнулся ехидно. — Мне до пенсии еще столько же, сколько и вам, Борис Павлович. — И вышел, подчеркнуто аккуратно затворив за собой дверь.
А буквально через два дня после этого разговора Борис Павлович, просматривая предложения отделов, кого они считают достойными министерской премии за досрочное освоение производственных мощностей на подведомственном главку крупном сибирском объекте, обнаружил в списке фамилию Мельникова. Сначала он даже не поверил глазам своим. Но точно: Квирикашвили в число трех (так выпадало по разнарядке) поощряемых сотрудников включил и Мельникова В. И. Это уж слишком — потакать пьяницам. И Борис Павлович по селектору (пусть всем в назидание будет!) вызвал Квирикашвили:
— Сергей Константинович! Как понимать, что вы выдвигаете на премию инженера Мельникова? Разве вам неизвестен последний инцидент с ним?
— Слышал, — каким-то неестественно рокочущим басом ответил Квирикашвили.
«Надо дать указание связистам, чтоб отрегулировали аппаратуру», — отметил про себя Борис Павлович и продолжил в том же суровом духе:
— Так, какого же… — Он хотел сказать «черта», но смягчил выражение, — какого же лешего включили его в список?
— Понимаете, Борис Павлович, — Квирикашвили перешел на обычный свой тенор, — Владимир Иванович по-настоящему большой вклад внес…
— Это вытрезвитель вы считаете вкладом?! — перебил начальник главка.
— Нет, — снова забасил Квирикашвили. — Ту идею, помните, что сэкономила нам три недели, инженер Мельников предложил. Вот я и счел возможным…
— Добреньким хотите быть, Сергей Константинович? Я, значит, провожу здесь с Мельниковым душеспасительные беседы, а вы ему премию на опохмелку. Нет, не получится. Я Мельникова из списка вычеркиваю.
Квирикашвили, заикаясь, пытался что-то пророкотать, но Борис Павлович бросил короткое: «Все! Разговор окончен!» — и отключил связь.
Успокоившись, Борис Павлович пришел к выводу, что тот дурацкий разговор по селектору (его-то голос тоже, наверное, звучал пародийно) совершенно ни к чему было устраивать, что начал он в последнее время дергать подчиненных и что это никуда не годится. Потом мысли, как все чаще стало с ним случаться, перескочили на ухудшающиеся — не по его вине, а почему все-таки? — взаимоотношения с Натальей Алексеевной. Тут на глаза попался злосчастный список премируемых, из-за которого он сорвался сегодня, и Борис Павлович подумал вдруг, а почему в нем нет Натальи Алексеевны, и раз он вычеркнул Мельникова, то надо заменить его кем-то и почему бы не Натальей Алексеевной. Пусть она еще раз удостоверится, как он ее любит. По внутреннему позвонил Тверскому:
— Мирон Савельевич, тут вот появилась возможность еще одному сотруднику вашего отдела дать премию. Помнится, вы говорили, что экономист Иванченко у вас неплохо работает. Не возражаете против ее кандидатуры?
Мирон Савельевич долго молчал, соображая, когда это он говорил, что Иванченко неплохо работает, потом нашел дипломатичный ответ:
— Если угодно, у меня есть и другие кандидатуры.
— А эта, следовательно, вас не устраивает? — в голосе начальника главка слышалось неудовольствие.
— Нет, почему же? — поспешно ответил Тверской.
— Вот и хорошо. Значит, я ее включаю на премию. И Борис Павлович над жирно вычеркнутой красным карандашом фамилией Мельникова В. И. размашисто написал «Иванченко Н. А.», вызвал Тамарочку и попросил ее перепечатать список.
Наталью Алексеевну он не видел уже четыре дня. По телефону переговаривались, но отвечала она сухо, односложно и его просьбы встретиться отвергала под разными предлогами: то ей надо навестить Любу, а он будет только мешать, у них свои женские дела, то решила устроить стирку, а на субботу отложить не может — поедет навещать Леню, то просто у нее раскалывается голова и надо как следует отдохнуть. Вот и сегодня неожиданно объявилась одна знакомая по прежней работе и обещала привезти французский журнал мод, так что со звонком убегает домой.
— А завтра? — с надеждой спросил Борис Павлович.
— А на завтра я взяла отгул, — сказала она как бы между прочим, давая понять, что, хотя и не обязана отчитываться перед ним, но, пожалуйста: тайн у нее от него никаких нет. — Так что завтра ты не звони.
«Нет, нельзя допустить, чтобы так все закончилось, настраивал он себя. — Надо предпринять что-то решительное, доказать ей, что меня нельзя бросать, что, наконец, глупо бросать. Только бы нам снова побыть наедине, и я найду слова, которые ее убедят».
В том растрепанном душевном состоянии, в котором пребывал сейчас, нечего было и думать о редактировании докладной в Госплан, и Борис Павлович стал просматривать газеты. В одной бросилась ему в глаза заметка о том, что в Подмосковье уже пошли грибы, и он мечтательно подумал, как хорошо бы побродить сейчас по лесу с Натальей Алексеевной. Борис Павлович еще раз позвонил ей и уговаривал поехать завтра в лес («читали — начался грибной сезон?») с такой мольбой, словно решался вопрос о жизни и смерти. После долгих колебаний она сдалась. Договорились встретиться в девять часов у касс и Савеловского вокзала (сын как-то обронил, что это самая грибная и самая малолюдная линия).
Секретарше Борис Павлович сказал, что завтра будет на работе к концу дня или вообще не придет — с утра надо в Госплан (благо там действительно проводилось совещание, на котором его присутствие было полу обязательным), после обеда — в райком, а оттуда — в поликлинику. Но пусть Тамарочка обязательно фиксирует все звонки.
По дороге домой Борис Павлович заехал в спецбуфет за продуктами, взял сырокопченой колбасы, по баночке икры, полкило балычка, ветчины, сыра, свежих помидорчиков и огурцов и полуторакилограммовую корзиночку земляники. Когда загружал холодильник, обнаружил, что и «Посольская» и виски стоят уже початые, так что пришлось идти в ближайший гастроном и брать «КС» — лучшее, что там нашлось.
Проснулся Борис Павлович ни свет ни заря и сразу, даже не сделав зарядки — «в лесу разомнусь», начал готовиться к походу. Достал с антресолей свой рюкзак, который пылился там с зимы, последний раз брал его как-то в феврале, когда ездили с Николаем на дачу, ходили там на лыжах; плащ-палатку — очень удобная вещь: и скатерть, и постель, и на случай дождя; спортивный шерстяной костюм и кеды. Потом стал загружать рюкзак провизией. Хлеб, сыр, ветчину, балык, полбатона колбасы аккуратно завернул в фольгу, огурцы и помидоры вымыл и определил в целлофановые пакетики, а землянику — в литровую банку, которую закрыл пластмассовой крышкой. Еще приготовил душистый цейлонский чай и залил им трехлитровый китайский термос. Все равно вместительный рюкзак даже с уложенной в него плащ-палаткой оказался заполненным лишь наполовину, и тогда Борис Павлович добавил банку зеленого горошка и банку кабачковой икры, которые обнаружил в холодильнике. Но и после этого он еще некоторое время колебался, не захватить ли еще чего-нибудь, вдруг на свежем воздухе у Натальи Алексеевны разгуляется аппетит, а сам-то он поесть всегда горазд.
На Савеловском, как ни заставлял себя не спешить, был Борис Павлович в половине девятого. Наталья Алексеевна приехала аккуратно, как договаривались. Ее наряд — яркая цветастая блузка, коротенькая юбочка, теннисные туфли и белые носочки — хоть утро стояло теплое и солнечное, был далек от туристского стандарта. И только легкомысленная белая панамка указывала на то, что Наталья Алексеевна действительно собралась на загородную прогулку.
Этой линии ни он, ни она не знали, поэтому решили ехать наугад до станции с непонятным названием
