что-то прислали — извещение на посылку пришло… Не забыли меня. Ждут!
Здорово, что в армии при такой строгости порядков, при такой серьезности службы командиры разрешают, почти как дома, отмечать дни рождения. Как в родной семье. Даже позволяют имениннику заранее заказывать еду на ужин по своему усмотрению. Жора пожелал угостить друзей шашлыком, и нынче будет шашлык — даже на его долю, на долю Максима, приготовят…
За столом именинника были: Жора Белей, Костя Журихин, Фитцжеральд Сусян, Прохор Бембин, Юрий Козырьков. Во главе стола — сержант Ромкин. Единогласно избрали его тамадой. Между Прохором и Юрой устроился Максим Синев.
Сели, уперлись ладонями в колени, как на общей фотографии. Было немного неловко — стол на возвышении, отсюда все видно, и тех, кто за столом, отовсюду видно. Вся рота поглядывает сюда: впервые в подразделении такой праздник.
Тамада взял стакан с соком, поднялся:
— Что ж, товарищи, начнем… Поздравим нашего товарища Белея Георгия с днем рождения. И пожелаем ему здоровья, счастья и удачи. Чтоб служилось до генеральских погон!
— Поздравляем, поздравляем!
— Спасибо, ребята, — растрогался Жора. — Только не надо меня в генералы. Я на свой завод вернусь. Это уж точно!..
За другими столами заканчивали ужин, а за именинным он был в разгаре.
Пришел командир роты капитан Малиновский.
Он поздравил Жору, пожал ему руку. И прибавил:
— Желаю всем вам на всю жизнь сдружиться, желаю, чтоб всегда за вашими столами было много друзей и чтоб вы их не теряли.
Капитан Малиновский ушел. С улицы доносились обычные команды — солдат строили. И тут в столовую вбежал лейтенант Чепелин:
— Ромкин, быстро всех в строй!
Лейтенант распорядился коротко и сдержанно, а ребята почувствовали: что-то случилось. Все бросились к выходу. Рота уже двигалась, и ребята на ходу заняли свои места в строю. Офицеры шли сбоку и слушали дежурного по части, который что-то рассказывал. Что же случилось?
О Максиме забыли, и он в одиночестве бежал за ротой.
Обогнули столовую и клуб, двинулись по дорожке, которая вела к железной калитке. Шли в ту сторону, где за оградой были новые жилые дома. Перед калиткой капитан Малиновский скомандовал:
— По два! — и сам пошел вперед.
Там, за оградой, приказал:
— Бегом — марш! — и побежал.
Миновали крайние дома нового микрорайона, по каменистой дороге поднялись к старым непонятным постройкам, вернее, к остаткам построек: громоздились проломанные стены, четырехгранные колонны, невысокие и толстые, гигантскими зубами торчали куски бетонных плит, причудливо изогнулись трубы и металлические прутья, чернели провалы.
Ниже по склону работали канавокопатели и бульдозер. В развалинах приглушенно грохотали отбойные молотки, жадно чавкали насосы.
Рота еще бежала по дороге, когда ее обогнала «Волга». У самых развалин машина остановилась, из нее вышел полковник Велих и скрылся в черном проломе.
Капитан Малиновский приказал остановиться. Из пролома показались полковник и молодой офицер в комбинезоне, измазанном грязью.
Командир роты выслушал комдива и лейтенанта, а потом сказал:
— Товарищи, наша задача сделать то, что не могут сделать машины: как можно быстрей разобрать часть развалин и добраться до подземных ходов. Задача сложная и опасная. Будьте осторожны! Ни в коем случае зря не рисковать! Сейчас вас расставят по местам.
Есть солдатский беспроволочный телеграф. Он древнее того, к которому мы все привыкли. И быстрее, и красноречивее.
Развалины — это то, что осталось от старых хранилищ воды. Лет пятьдесят назад в городе недоставало проточной воды, и ее зимой и весной накапливали в огромных, построенных еще до революции цистернах. Уже после войны все это было заброшено. Считалось, что воды там, в подземелье, нет. Что за ходы и цистерны скрывались под каменистой почвой — неясно: чертежи были затеряны, старые работники разъехались или поумирали. Все так и стояло бы дальше, если бы не было решено: развалины разобрать, котлованы засыпать и построить на этом мест» новые дома. Пришли рабочие, тронули это старье, и все стало валиться. Гнилая вода и черная вонючая жижа прибывали неведомо откуда, проникли в подвальные помещения соседних домов, даже в водопроводные люки — того и гляди, эта зараза попадет в водопровод. Требовалось немедленно отвести жидкость, которая вырвалась на волю, и перекрыть путь той, которая еще могла таиться в подземных пазухах.
Офицер в комбинезоне и лейтенант Чепелин повели первый взвод в пролом в стене. Старая кирпичная кладка, похожая на крепостную, ограждала вставшие на дыбы плиты, черные ямы, рыжие ежи переплетенной арматуры. Шли, ступая на обломки плит, на пружинистые изгибы труб, на груды красных сырых кирпичей, на ошметки черной зловонной грязи.
— Хорошо, что мы успели подворотнички подшить, — сжимая пальцами нос, прогундосил Костя Журихин.
Максим молчком следовал за взводом, готовый принять участие в любом деле и довольный, что его не замечают. Но когда каждое отделение получило свое задание, лейтенант Чепелин обнаружил Максима:
— Синев, ко мне! Назначаю связным.
Максим остался на бетонной площадке, в конце которой начинался широкий спуск в подземелье: ступени выгибались по дуге, вели куда-то влево, в черноту. Тут и стало спускаться отделение сержанта Ромкина. Вели его лейтенант в комбинезоне и капитан Малиновский. Идти было скользко. Не удержаться бы на ногах, если бы сбоку не торчали ржавые прутья. Навстречу несло сырым холодом. Спуск внезапно оборвался — бетонная дорожка ушла примерно на метр вниз и резко наклонилась. Где-то под ногами раскатывался гул — работали отбойные молотки, перекрикивались люди.
— Не спешить! — предупредил капитан. — Подстраховывать друг друга.
И пошел вперед, перешагивая через трещины, балансируя на грязных обломках. За ним — сержант Ромкин. У самой крутой плиты он задержался вместе с лейтенантом в комбинезоне — помогали ребятам спускаться.
Юра двигался рядом с Прохором, слышал его дыхание, натыкался на его руку, как только терял равновесие, и сам хватал его, едва почувствовав, что он спотыкается или оскользается.
Темно. Сверху срываются куски грязи, капает холодная вода. Ушам больно — молотки неутомимо грызут бетон и камень, визжат, натолкнувшись на металл.
Наконец достигли дна. Грязь по щиколотку. Вокруг торчат глыбы, змеится арматура. Жижа колышется, утекает куда-то, но не убывает: набирается новая. Дышать трудно. Щиплет глаза, и они слезятся, еле различая огоньки фонарей.
Протискиваясь между обломками, добрались до входа в тоннель. Вход только угадывался, забитый обрушившимся бетоном. Солдаты с отбойными молотками разрушали завал. Надо было брать обломки и оттаскивать в сторону…
Тревога, которой были охвачены командиры, еще не успела завладеть ребятами. Они были во власти азарта. Тем более что дело предстояло неотложное, необходимое и опасное, как бой. От этого дела зависела едва ли не судьба города — судьба десятков тысяч людей. Темная стихия угрожает им, и, как принято в нашей стране, солдаты первыми выходят наперерез этой темной стихии. Слова «подвиг» никто не произносил, но каждый втайне надеялся, что задание потребует от него подвига.
Надеялся и Юра. Даже не надеялся, а чувствовал: если обстановка потребует от него риска, он рискнет. Сумеет рискнуть. Все, что придется, вынесет.
А подземелье дышало мерзко, и рот наполнялся слюной, едва не тошнило. Юра выплюнул слюну, она навернулась снова. Ноги разъезжались. Юра расставил руки, балансируя и прикрывая лицо, чтоб в темноте не напороться на прут.
