паромов и барж. Судно проходит по главному каналу, затем поворачивает налево по направлению к большой песчаной косе, где Гандак вливается в священный Ганг. Здесь располагается самая обширная, самая дешевая во всем Бхарате, самая грязная и наименее обремененная законами зона свободной торговли. Палатки из прессованного алюминия давным-давно вытеснили друг друга на воду с имевшейся в их распоряжении земли. Сангам окружен множеством списанных лихтеров. В них живут целые семьи, все члены которых могут похвастаться тем, что их нога никогда не ступала на сушу. Все, что им необходимо для рождения, жизни и смерти, они могут отыскать, пробежавшись по лабиринту из сходен и лесенок, перекинутых с лодки на лодку.
«Рива» везет Тала по неуклонно сужающимся каналам между стальными корпусами, расписанными текстами на хинди. Наконец они оказываются в узкой протоке, рядом с буксиром с причудливым названием «Фугаци».
На протяжении долгих тридцати лет этот кораблик таскал грузы вверх по реке – от Колкаты до новых промышленных гигантов Патны. Затем холдинг-компания «Белый орел» купила его и отправила в док в свободной зоне Гангак, выпотрошив и лишив двигателей.
«Белый орел» – в высшей степени респектабельная фондовая компания с центром в Омахе, штат Небраска. Она специализируется на пенсионном страховании медицинских работников. Ей принадлежат несколько плавучих отделений в Патне, занимающихся предоставлением тех медицинских услуг, которых избиратели на Среднем Западе, во всем следующие библейским заветам, столь решительно лишают соплеменников. Сотни высокодоходных и юридически сомнительных производств размещают свои центры в свободной зоне Гангак: здесь нашли приют пиратские радиостанции, производители фальсифицированных медикаментов, торговцы ворованным программным обеспечением, производители эмотиков, нелегальные лаборатории по генной инженерии, клонированию и клеточной терапии, знаменитые порнократы и многие- многие другие, чей род деятельности порой даже не имеет названия. И среди всего этого обитает добрый доктор Нанак, достойный ньют, гуру спасительных ножей.
Тал поднимается по стальной лесенке, всеми фибрами тела ощущая нависающую сзади металлическую стену соседней баржи. Одна хорошая волна – и стальные стены, окружающие ньюта со всех сторон, сомкнутся и раздавят Тала, точно выпавшее из гнезда яйцо. Чьи-то глаза пристально смотрят поверх перил. Это Нанак, добрый доктор, он выглядит чудовищно в своих шортах грузчика на три размера больше, чем надо, в женских туфлях на широкой платформе и в обтягивающей майке в сеточку. Он улыбается улыбкой щенной обезьяны.
Они обнимаются, прикасаются друг к другу, целуются, пробуждая друг в друге чувство радости, ощущение наивного детского восторга, касаясь тех подкожных зон, тех физиологических клавиш, которые роботы-хирурги Нанака ввели в нервные волокна освежеванного тела Тала. Объятия закончены, ньюты улыбаются, издают глупые, веселые восклицания и вновь чувствуют себя безумно счастливыми.
– Мода и тебя подчинила себе, как я вижу, – говорит Нанак.
Он невысок, немного застенчив и робок, слегка сутуловат, но у него самая добрая улыбка на свете. Кожа Нанака приобрела охристый оттенок от солнца.
– По крайней мере я стараюсь ей следовать, – отвечает Тал, наклонив голову.
– Поосторожнее здесь на каблуках, – предупреждает Нанак.
Палуба полна всяких кабелей, люков, труб, споткнувшись о которые, зазевавшийся ньют может серьезно разбиться.
– Останешься на чай? Осторожнее, осторожнее…
Они поднимаются по крутой лесенке в рулевую рубку. Не дойдя одной ступеньки до верха, Тал останавливается, чтобы окинуть взглядом этот город, состоящий из бесчисленных кораблей. Он живет не менее активной жизнью, чем какой-нибудь базар. Помимо зарабатывания денег, на любом судне всегда есть масса другой работы: покраска и уборка палубы, уход за растениями, проверка исправности солнечных батарей и коммуникаций. Со всех сторон доносится музыка, усиленная эхом, отражающимся от многочисленных металлических поверхностей.
– Итак, что же случилось? – спрашивает Нанак, вводя Тала в кабинет, выложенный деревянными панелями и пропитанный ароматом кедра.
Ароматы вызывают у Тала не менее сильную эмоциональную реакцию, нежели любое запрограммированное воздействие на его нервные «клавиши». «Эно» вновь чувствует себя в теплом древесном лоне. «Эно» вспоминает, как скрипят кожаные диваны, как Сунити напевает хиты из кинофильмов, когда ей кажется, что ее никто не слышит.
– Просто обычный осмотр, – отвечает Тал.
– Да-да, конечно, – говорит Нанак и вызывает лифт, спускающийся в пустое нутро корабля, где гуру проводит свои трансформации.
– У тебя нет времени? – спрашивает Тал, пытаясь отогнать внезапно пробудившиеся дурные предчувствия.
Дверцы лифта открываются в коридор из красного дерева с несколькими бронзовыми дверями. За одной из них Талу пришлось провести целый месяц – месяц мук, вызванных болеутоляющими и подавляющими иммунитет средствами, пока тело Тала привыкало к тому, что роботы-хирурги с ним сделали. Настоящий кошмар наступил, когда протеиновые чипы, введенные в костный мозг, раскрылись и начали переписывать биологические императивы, существовавшие на протяжении четырех миллионов лет.
– Сейчас у меня двое, – говорит Нанак. – Один готовится, хорошенький маленький малаец, очень нервничает, может сбежать в любую минуту, что будет жаль, а второй – в послеоперационной палате. Сейчас мы собираем много трансгендеров старого стиля, поэтому наша известность растет, хоть я и не очень к этому стремлюсь. Подобные операции я считаю делом мясника, а не хирурга. Ни какого изящества, никакого искусства.
За изящество и искусство надо платить, как Тал платит до сих пор. Десять процентов наличными, а затем месячные выплаты на протяжении почти всей оставшейся жизни. Тело в заклад.
– Тал, – тихо говорит Нанак. – Не сюда, вот сюда.
Тал вдруг обнаруживает, что касается рукой двери в операционную. Нанак открывает дверь клиники.
– Мы просто вас осмотрим, дорогуша. Даже одежду снимать не придется.
