– У меня нет никаких данных, чтобы делать те или иные выводы.
Томас Лалл говорит медленно и четко – так, чтобы у адвоката не возникло никаких сомнений относительно того, что он имеет в виду.
– Вам поручил выслать эту фотографию Аж именно Бадринат Сундарбан?
– Господин Лалл, у меня есть мать, братья, замужняя сестра с тремя детьми, да будут боги благосклонны к ней… Я простой нотариус, заверитель документов, и работаю, должен вам сказать, далеко не в самом нравственно здоровом окружении. Здесь действуют такие силы, о мере влияния которых мне даже не хотелось бы говорить. Я просто выполняю указания и получаю гонорар. Я не могу вам ничем помочь, не могу ответить ни на один из ваших вопросов. Прошу вас понять меня правильно. Но я могу выполнить одно последнее пожелание моих клиентов.
Господин Нагпал звонит в колокольчик, отдает какое-то приказание на хинди слуге, который возвращается с коробкой размером с книгу, завернутой в варанасский шелк. Господин Нагпал разворачивает ткань. Внутри два предмета: фотография и деревянная резная шкатулка для драгоценностей. Он передает фотографию Аж. Снимок из разряда семейных: мать, отец, девочка – все улыбаются, стоя у какого-то бассейна, а у них за спиной небоскребы большого современного города. Но мужчина и женщина уже мертвы, а у девочки, жмурящейся от яркого утреннего света, обритый череп со следами недавней хирургической операции.
Аж невольно проводит рукой по своим волосам.
– Извините за причиненное беспокойство, – говорит адвокат Нагпал, – но перед вами вторая часть того, что мои клиенты хотели вам передать.
Он протягивает Аж маленькую шкатулку для драгоценностей. Когда Аж открывает медный замочек, Томас Лалл чувствует сильный запах сандалового дерева.
– Моя лошадка!..
Между большим и указательным пальцем она держит вселенский круг огненной чакры. А в ее центре танцует вставшая на дыбы белая лошадь.
За многоэтажными зданиями Восточного берега небо обсидианового цвета – сплошная стена в десять километров высотой. С того места, где он сейчас сидит на верхних ярусах гхата Дасашвамедха, Томас Лалл чувствует ее давление. Затянутое туманной дымкой желтое солнце висит над городом и рекой. Широкие песчаные отмели, где нага совершают свои аскетические подвиги, кажутся ослепительно белыми на фоне черного неба. Порыв ветра несет лепестки бархатцев вдоль гхата Дасашвамедха и покачивает лодки на реке. Даже в Ке рале Томас Лалл не помнит такой влажности. Он представляет жару, влажность, химические вещества, скапливающиеся в его дыхательных путях, и ему становится нехорошо.
Нос для дыхания, рот – для беседы.
Настроения в городе жесткие, напряженные. Жара и война. Ярость Саркханда вылилась на улицы. Поджоги. Убийства. Первыми были ньюты. За ними последуют мусульмане, как всегда. А пока пикапы «Махиндра» разъезжают по американским закусочным в Новом Городе, и карсеваки обливают спиртовым топливом кощунственные говяжьи гамбургеры. Впервые Томас Лалл чувствует себя неуютно из-за своего акцента и цвета кожи.
Армейский офицер взял у Томаса паспорт и оставил его одного в складском помещении без окон, внутри маленького сельского медпункта, который военные силы Бхарата использовали для пропуска беженцев после нападения на поезд. Лалл сидел на металлическом стуле под единственной, не дававшей тени лампочкой и впервые ощущал страх и беззащитность, а в соседней комнате офицер громким голосом на хинди по телефону наводил справки по поводу его паспорта. Разумом Томас никогда не верил в сказки об особой американской благодати, о том, что эта маленькая книжечка способна сделать его всемирным аристократом, облечь броней неуязвимости. Однако паспорт был для него чем-то вроде распятия, на которое он пытался уповать, стиснутый между двумя столкнувшимися силами.
Лалл не думал, что ему могут предъявить какие-то обвинения. Тем не менее в подобной ситуации возможно все. Томас уже целых три часа просидел в комнате, а клавиши продолжали стучать, офицеры снимали показания, звучал разноголосый шум, а на улице причитали женщины. Но вот коренастый субалтерн – с синим тилаком на языке из-за постоянного облизывания карандаша – вырвал какие-то квитанции, проштамповал страницы и протянул Лаллу стопку бумаг – розовых, синих и желтых, – а вместе с ними и его плотный черный паспорт.
– Ваше разрешение на проезд по стране, временное удостоверение личности и билет, – сказал он, указывая карандашом на выданные бумаги. – Автобусы отправляются от храма Дурги. Номер вашего автобуса – 19. Позвольте мне от имени правительства Бхарата выразить сожаление по поводу тех неприятностей, которые вам пришлось испытать, и пожелать благополучного дальнейшего путешествия.
И субалтерн поманил карандашом женщину, стоявшую в очереди за Лаллом.
– А моя спутница, молодая женщина с тилаком Вишну?
– Все автобусы и все люди перед храмом. Доброго пути вам, сэр.
Взмахом пера младший офицер показывает Томасу, что разговор закончен. Деревенская улица освещена только светом автомобильных фар. Лалл проходит между рядами мертвых тел, лежащих парами, словно возлюбленные. Но к концу тропинки, ведущей к автобусу, у военных, видимо, закончились мешки для трупов, и мертвые лежат прямо на земле. Лалл старается не вдыхать запах обгоревших тел. Армейские медики уже заняты работой – снимают роговицы.
– Аж!.. – кричит он. С разных сторон видны вспышки фотокамер. Зажигаются осветительные приборы: группы корреспондентов выбирают удобный ракурс для съемок. За лесом из микрофонных штативов с машин со спутниковыми антеннами разгружают оборудование, которое напоминает внезапно распустившиеся маки. – Аж!..
– Лалл! Лалл!..
Бледная рука машет ему из окна автобуса. Свет падает на тилак. Томас пробирается сквозь толпу, повернувшись спиной к камерам с американским логотипом.
– Вас так долго не было, – говорит девушка, когда он наконец усаживается рядом с ней.
– Им хотелось убедиться, что я не являюсь агентом враждебного государства. А как вы? Я думал, что…
