высокие сигналы.
Рация!
Шпион выходит на связь…
Вот когда Пантелей почувствовал, как мало он знает и как мало умеет! Сейчас бы расшифровать эти сигналы или каким-либо образом засечь их, чтобы расшифровать после. Плохо, очень плохо! Но жалеть поздно, надо слушать!
Рация продолжала работать, но к писку и фырканью прибавился шепот. Настоящий шепот, не из эфира. Значит, нарушитель не один там? С кем же он? Откуда взялся второй? Тоже из моря вышел или ждал здесь?
Это женщина! Это она шепчет! Да-да, она перешептывается с мужчиной.
Ясно: радистка ждала шпиона на берегу и теперь обеспечивает ему связь с резидентом, который прячется где-то в тылу. Теперь понятно, откуда взялась конфетная обертка. Женщина есть женщина, хотя она и радистка шпиона. Без шоколадных конфет она не может — все они, женщины, сладкоежки. А кроме того, с конфетами ей легче. Она шла сюда по горам, по лесным тропинкам. Устала и проголодалась. За спиной — рация: много еды не возьмешь. Разумнее всего заменить, скажем, хлеб и колбасу шоколадом. Так любой на ее месте поступил бы.
Надо думать, и знаки на песке к ним относятся. И следы эти двое оставляют. Не впервые они встречаются в этой точке и не в последний раз. У них тут явка.
Пантелей был доволен собой — он точно определил участок берега, на который могут нацелиться враги. Должен и с другим справиться. Но, прежде чем действовать, надо все разведать, все разузнать и обдумать, не теряя времени даром, но и не спеша. Выдержка, скрытность, наблюдательность. Отныне они — закон для него.
Рация работала. Шпион и его радистка шептались, но нельзя было разобрать, о чем они толкуют? В один момент показалось, что радистка сердится, а шпион смеется. Морзянку сменила музыка. Видно, передача закончилась, и радистка дает понять резиденту: все в порядке.
Хрустнула галька. Между камнями помаячила высокая тень. Плеснула вода.
Нарушитель ушел.
И никто его не остановил!
Пантелей чудом удержался и не кинулся в море за нарушителем.
Спокойно! Нарушитель скрылся в море, но радистка-то осталась. И резидент где-то маскируется. В ларьке торгует или обувь чистит.
Взять радистку!.. Нет, продолжать наблюдение!
В одну из следующих ночей нарушитель вернется сюда, и радистка будет ждать его. Взять этих двоих без «хвостов» — глупо. Надо узнать, кто у них резидентом. Надо установить, откуда они получают тайные сведения. Все это необходимо, чтобы сразу обезвредить всю агентуру.
Значит, так.
Первое — определить распорядок встреч шпиона и его радистки.
Второе — узнать, каким путем выходит к шпиону радистка?
Третье — решить: самому брать шпиона и радистку или завербовать в помощники кого-либо из ребят?
Решение было принято, и можно было возвращаться в лагерь. Если Орионовна узнает, что он отлучался, никакие разговоры о задуманном подвиге не помогут. Не оправдаешься, а дело загубишь: в следующий раз сюда не вырвешься.
На эстраду он вернулся благополучно — фильм еще не закончился. Остаток вечера, до отбоя, вертелся на глазах у воспитательницы и вожатого, старался внушить им, что уж кто-кто, а пионер Пантелей Кондрашин из отряда ни на шаг.
После отбоя он заснул не сразу. Возможно, он очень долго не спал. Всю ночь или почти всю. Размышлял о своем. Наверное, потому и во сне не расставался со «своим» нарушителем и радисткой.
Где они сейчас? Чем занимаются?
А не зря ли смолчал? А не лучше было бы немедля сообщить обо всем начальнику лагеря и на погранзаставу?
Он смолчал, а они, шпионы, непойманные, выведывают наши тайны, подбирают себе сообщников, готовят или уже проводят диверсии.
Он спит в постели, а вражеский лазутчик, возможно, подбирается лесом к линии электропередачи. В любую секунду может грянуть взрыв, и заводы останутся без энергии, в лагерях и санаториях погаснет свет.
Он спит, а резидент, замаскировавшись под какого-нибудь портового работника, проникает на пирс, а оттуда в трюм теплохода и закладывает адскую машину, которая пустит на дно судно и комбайны, предназначенные для Кубы.
Он спит, а в чужой стране расшифровывают радиограмму, которую передала радистка, и зашифровывают то, что она завтра или послезавтра поймает и доставит резиденту.
Он проснулся от толчка в плечо. Испуганно вскочил, стащил со спинки стула шорты, надел к только тут опомнился, сердито спросил Митю, привставшего на кровати:
— Чего ты?
— Я ничего. Это ты. Сначала бормотал что-то, а потом застонал…
— А чего ты не спишь?
— Я спал бы, да ты мешаешь. И мама вспоминается…
— Опять ты за свое. Ничего с ней не случится. Спи…
Пантелей лег, отвернулся, повторил мягче, дружелюбнее:
— Спи…
И чуть погодя добавил:
— Даю слово: завтра море будет…
— Угу, — успокоенно отозвался Митя.
Наверное, Пантелей уже выспался, отдохнул. Все не таким показалось, как сразу после отбоя: не надо горячиться и нагонять на себя страху. Надо вести разведку, собирать сведения, готовить снаряжение для задержания нарушителя государственной границы.
11
После подъема завертелся, забегал лагерь. И вместе со всеми завертелся, забегал Пантелей Кондрашин. Все у него выходило, как надо. Но перед выходом на море он встревожился.
…У главных ворот, перед грибком дежурного, на асфальтовой дорожке нарисованы круги. Белые, небольшие — на две ступни рассчитаны. Подойдет отряд, станет, и не надо ребят по головам считать. Глянь на цифры, что сбоку от кругов, и записывай в тетрадку, сколько пионеров идет на море.
Пятый отряд в полном составе выстроился, почти все круги занял. Дежурный сделал пометку в тетради, а потом посмотрел: все ли с полотенцами, у всех ли головы покрыты? Воспитательница и вожатый еще там, возле домика, в сотый раз напомнили каждому, что надо взять на море. А Митю проглядели. И дежурный повернул его обратно — за пилоткой и полотенцем.
Море лежало впереди спокойное, манящее. Всюду царил солнечный свет. Золотисто-синий, переливающийся, он заполнил все над головой — до неба. Зеленоватый, блещущий, он стелился над водой. Сизый, неподвижно застывший, он держался над горами и лесом. Хороша была погода, так хороша, что забылись плохие дни, будто их и не бывает в природе…
Митя плелся по дорожке. Ребята кричали вслед, подгоняли, а Митя плелся, мелко перебирая ногами, как старик.
Вернулся нескоро. Видик у него пасмурный, как у осеннего дня перед дождем. Вот-вот заплачет.
— Что с тобой, Мить?
— Да ничего, — шепнул Митя. Пантелей едва расслышал и не поверил.
