перед волейбольной площадкой. В окнах — никого. Шофер дядя Витя, которого все ребята хорошо знали — он привозил с почты письма и посылки с конфетами, — вылез из машины, обошел ее, выстукивая ногой колеса — не упало ли давление в баллонах? Он так был занят этим делом, что не обратил внимания на многочисленных зрителей.
— А где же гости? — растерянно спросил плаврук.
Дядя Витя оглядел автобус:
— Все тут были…
И тотчас же послышались крики, поднялась возня, в окнах замелькало что-то пестрое. Автобус трясло, словно в нем топталась сотня слонов.
Плаврук и дядя Витя испуганно отскочили от автобуса.
Дверка распахнулась, и один за другим стали вываливаться на траву невообразимо одетые мужчины. Не поймешь кто это: слуги испанских грандов, турецкие янычары, пираты с берегов Атлантики?
Ошеломленный Эммануил Османович подал запоздалый знак, барабанщики и горнисты недружно заиграли.
Ррррррррррр!.. Ду… Ду… Раааааа! — захлебывались барабаны.
Дзнру!.. Дзнру!.. — надрывались горны.
Гостей не смутила жуткая музыка — они заплясали.
Эммануил Османович схватил за руку невысокого и очень полного иностранца. Голова у него была повязана красной косынкой. Узел сбоку, концы падают на плечо. Глаз прикрыт черной нашлепкой, лицо перечеркнуто огромными усами, желтая жилетка расстегнута, синие спортивные штаны в заплатах, на ногах тяжелые кирзовые сапоги.
— Най-най, боди! — строго сказал Эммануил Османович и повел головой в сторону ребят, окружавших спортплощадку.
Толстяк зыркнул глазом туда-сюда, подпрыгнул:
— Аа! Улла-га!
— Га! Га-бо! — сердился плаврук.
Одноглазый кинулся к плясунам, яростно повторяя:
— Улла-га! Га!
Гости постепенно построились в одну шеренгу и, как по команде, склонились, приветственно сложив руки на груди.
Барабаны и горны отозвались вполголоса и замолкли.
Выбежали девчонки с цветами, поднесли каждому из гостей по букету.
Плаврук поднял руки — потребовал тишины и внимания — и дважды повторил одну и ту же приветственную речь. Сначала на иностранном, а потом на русском.
Закончив речь, Эммануил Османович зааплодировал первым. Ударили барабаны, зарыдали горны. Плаврук рубанул воздух рукой и стало тихо.
Волейболисты лагеря, все в желто-красных полосатых майках, вышли на площадку, хором произнесли:
— Сборной международной наш физкультнпривет!
Гости выстроились на своем краю площадки. Их было десять человек, и все десять собирались выйти на игру. Плаврук долго втолковывал им, сколько человек должно быть в команде, на пальцах показывал, что шесть. Иностранцы уперлись и не соглашались убрать лишних с площадки.
— Сыграете против десятерых? — спросил сконфуженный плаврук пионеров.
Ребята замялись — неохота ведь проиграть, а попробуй взять хоть одно очко, когда сопернику дана такая фора!
Пантелею вся эта кутерьма надоела, и он ударил в барабан. Вся барабанная группа поддержала его.
— Ладно уж! — в сердцах посоветовал Полторасыч волейболистам лагеря. — Сыграйте против десятерых.
Гости поняли его без перевода — заняли на площадке свои места. Тесно — мячу негде упасть. Плаврук бросил мяч в игру.
И началось невероятное: что-то среднее между гандболом и футболом. Судья, естественно, засчитывал очки в пользу команды лагеря. Иностранцы кидались к нему, протестовали, но плаврук был неумолим: закрыв глаза, отмахивался. И матч продолжался.
Ребята из старших и средних отрядов узнавали в «иностранцах» сотрудников лагеря и болели за младших: они ведь сражаются со взрослыми!
«Чебурашки» и «ромашки» все принимали на веру, удивленно глазели на гостей, восторженно визжали, видя их проделки, наперебой повторяли непривычные, «иностранные» слова.
Закончилась первая партия. Гости бросились обнимать и качать плаврука: пионеры набирали очко за очком, а счет оказался равным! Как тут не быть благодарным судье?
Предстояло еще состязаться в перетягивании каната. Капитан гостей отказался соревноваться с командой мальчиков, потребовал выставить команду девочек: «иностранцы» все встречи на побережье проводят в неизменном составе и переутомились, не могут выступать в условиях, равных для обеих команд.
Пришлось срочно создавать женскую команду. Как только она вышла на поле, гости затеяли новый протест: Ирина Родионовна слишком плотна, Валерия Васильевна слишком высока. Одноглазый подвел к судье Ленку Яковлеву и показал: вся команда из таких должна состоять! Чтобы не срывать международной встречи, уступили притязаниям приезжих.
На зеленой траве ослепительно белел канат, срочно сплетенный из новеньких бельевых веревок. Полторасыч с прощальной тоской смотрел на него: замусолится, измочалится в азартных и небрежных руках!
Команды стали по обе стороны меловой черты, растянули канат.
Эммануил Османович начал счет:
— Раз!.. Два!..
Команды выжидающе замерли.
— Три!
И гости свирепо затянули:
— Улла-ла!
Соперники лихо рванули и… повалились на траву.
Канат лопнул сразу в трех местах.
Полторасыч схватился за голову, отвернулся, чтоб не видеть этого безобразия.
Плаврук приказал принести запасной канат.
— Какой еще запасной?! — горестно воскликнул Полторасыч. — У меня тут не канатная фабрика!
Пантелей сделал вид, что пробует связать концы каната, а сам расплел один обрывок и, скатав веревку метра а четыре длиной, спрятал за пазухой.
— Ничья! — провозгласил плаврук, убедившись, что нового каната не раздобыть и состязания не продолжить.
15
В колонне по два прошли под аркой главного входа и — к лесу, к тому мыску, что нависал над обрывом.
Настроение у всех такое, что петь хочется! Идется споро — ноги легки, как крылья, почти не касаются каменистой земли. Все друг к другу расположены, как никогда переглядываются, пересмеиваются, веселыми словами перебрасываются, хотя Орионовна всеми силами старается внушить ребятам, что в этот день особо необходимо сохранить серьезность и деловитость.
Санька Багров с утра напоминал всем, что он полковник. А теперь, в строю, он полностью вошел в
