– Ладно, теперь это не имеет значения. – Он сделал стражам знак, подписал какую-то бумагу, и нас повели на суд.
Зачем был нужен это допрос, так и осталось вопросом без ответа. Наверное, это была простая формальность. Как, впрочем, и суд. Он был довольно скорым. С обязанностями главного обвинителя в Катаре отлично справлялся мой старый знакомый – инквизитор Риан де Руаси. Он в темной мантии прошел на свое судейское место, поднял глаза и смерил нас суровым взглядом исподлобья… Потом глаза его вспыхнули – он узнал меня…
– А, юноша, показывающий фокусы, – выдавил он с нескрываемым злорадством, – что же ты не воспользуешься своим даром?
Я не знал, что ответить, только развел руками.
Риан де Руаси расценил мой жест по-своему.
– Понятно! – злорадно воскликнул он. – Твой темный покровитель покинул тебя. Ты должен был бы знать, что такое рано или поздно случается со всеми колдунами…
Олафет покосился на меня.
– … А я небезосновательно предполагал, что мы еще встретимся, но человек предполагает, а бог, как известно, располагает… Я просил его об этом. И с самого начала я знал, что ты появился в Катаре не просто так, – де Руаси воздел вверх ладонь, – я знал, что ты что-то замыслил, но тебе удалось скрыться от меня… И я буду наказывать даже себя за недостаточную предусмотрительность.
Толпа, собравшаяся в зале, загудела, одобряя слова инквизитора.
– За убийство особы королевской крови вам полагается смертная казнь – только смерть облегчит вашу участь: казнь проведут безотлагательно… Если вы можете назвать причину, по которой мы должны отложить казнь, лучше скажите об этом сейчас.
– Я не виновен, – выкрикнул я.
– Что-то подобное я уже слышал от тебя. – Инквизитор разразился каркающим смехом. – Больше тебе не удастся совершать твои злодейства, колдун. Темный покровитель отвернулся…
Олафет, в отличие от меня, предпочел промолчать, он был как всегда апатичен и жалок…
– Ну что же, мне кажется, всем все стало понятно. – Де Руаси пожевал губами. – Уведите осужденных…
Нас подхватили под руки и поволокли наружу. Здесь нам на головы натянули холщовые мешки, чтобы мы не могли видеть, что происходит. Дальше мы двигались стремительно. Как я узнал позже, нас тащили к главной площади города, где уже собралась толпа зевак вокруг наспех сооруженного деревянного помоста. На нем, опершись о массивный топор, стоял и ожидал нас королевский палач. Когда нас втаскивали на деревянный помост, я упирался и выкрикивал проклятия, которые были едва слышны сквозь мешок, нахлобученный на голову. Толпа бесновалась внизу. Люди рычали что-то злое, швыряли огрызки, объедки, камни с мостовой, иногда попадая в нас.
Палач деловито освободил наши головы, чтобы мы могли разглядеть происходящее и отчетливей ощутить волны ненависти, исходившие от бесновавшейся внизу толпы.
«Ну вот и все! Кажется, мое затянувшееся путешествие наконец подходит к концу. А я – то мечтал об устоявшемся быте, хорошем доходном заведении, обустроенности, успокоенности в жизни, уверенности в завтрашнем дне… А что получил взамен – публичное отсечение головы на центральной площади Катара».
Палач отошел чуть в сторону и с видимым удовлетворением на лице принялся точить продолговатым камнем, все края которого были стерты, свой массивный топор. Его развитые мышцы перекатывались под жилеткой, надетой на голое тело, лысая голова была бугристой, как у Эпирукия, и казалась вылепленной из белой глины – таким бледным было мрачное лицо. В обычной жизни он своим жутковатым видом, может быть, даже вызвал бы у меня симпатию, но при данных обстоятельствах я ненавидел его всем сердцем за деланное спокойствие, профессионализм, которого просто не могло не быть в этой дьявольской работе, и уверенность в собственных силах, что противостояли моим силам, сдерживаемым стражами…
– Ну все, давайте его сюда. – Он приблизился и ухватил Олафета за предплечье.
Олафет резко дернулся и ударил палача в пах. К моему удивлению, это действие не возымело ровным счетом никакого эффекта. Палач только посуровел, и лицо у него сделалось как будто еще белее.
– А ну, – сказал он и потащил упирающегося Олафета к колоде, после чего врезал ему пудовым кулаком в живот.
Олафет рухнул на колени, и подоспевшие стражники крепко вцепились в осужденного. Его голова была точно посередине колоды. Палач поднял топор, в его глазах загорелся дьявольский огонек, лезвие со свистом рассекло воздух – голова Олафета осталась лежать на колоде, а тело, которое стражи выпустили, стремительно выгнулось, из разрубленного горла хлынул целый фонтан крови, багровые капли долетели даже до меня. Королевский Садовник был мертв. Носком сапога палач спихнул голову и обернулся ко мне.
– Иди сюда, – проговорил он, скривив губы.
Я рванулся, но стражи держали крепко. Они поволокли меня к колоде, потом бросили возле нее… Щекой я прижался к мокрому дереву, испачкавшись в теплой крови Олафета. Палач поплевал на руки, несколько раз взмахнул топором в воздухе, а потом занес его над головой. Я приготовился принять смерть.
«Вот, значит, как чувствует себя приговоренный к смерти. Вдоль позвоночника бежит холодок, и руки сводит от ужаса, от страшного ощущения пропасти впереди, от чувства, что жить тебе осталось всего мгновение».
– Стойте! – раздался вдруг громкий крик. Кто-то проталкивался сквозь толпу, держа над головой какие- то бумаги. – Эй, стойте же, у меня тут предписание наследного принца…
Палач с видимым неудовольствием опустил занесенный надо мной топор и отошел, опершись на гладкое топорище подбородком.
Человек взобрался на помост и, горделиво осмотрев собравшуюся на площади толпу зевак, громко выкрикнул:
