Таганке, организовать льготные санаторные путевки для ихних супруг, со вкусом переставить мебель в кабинетах — все выполнялось им споро, сноровисто, в охотку. Шустрый юноша рано или поздно должен был шагнуть вверх. Его восхождение началось, когда наш главк по примеру других ведомств объявил борьбу за чистоту родной ономастики. Все Адольфы, Альберты, Роберты и Ричарды в один момент стали тогда у нас Андреями, Александрами, Борисами и Романами, а служившие в секторе невинных заблуждений братья- близнецы Лапсердаковы превратились один — в Ивана Николаевича Петрова, а другой — в Шалву Акакиевича Дзодзуашвили.
В это лихое суматошное время внимание начальства Не мог не привлечь энергичный молодой человек с исконно древнерусским ФИО. Так Евсей Виссарионович Лукоед стал заместителем начальника АХО. Новоиспеченный зам с первых же минут пребывания на этом «осту стал есть глазами непосредственное свое начальство и настолько преуспел, что буквально через год съел-таки его окончательно и занял освободившееся кресло. В начале своей руководящей карьеры Евсей Впс-сарпонович явно относился к классу dux dioves loma-ticum. Первым делом он упразднил институт курьеров, воссоздав службу вахтеров, коим вменил в обязанность разносить служебные бумаги. Затем реорганизовал корпус секретарей- машинисток и, войдя во вкус, стал разрабатывать проект замены уборщиц малогабаритными поломоечными машинами, но этому смелому начинанию не суждено было сбыться, так как скромные труженицы возроптали, и бывший в то время начальником главка X. X. Голубев по-отечески пожурил ретивого поборника НОТа.
— Этак вы, батенька, много дров наломаете!
— Стараюсь! — гаркнул Евсей Виссарионович, не расслышав оттенка неудовольствия в тоне начальства и приняв его слова за похвалу.
— А вот этого-то как раз и не следует делать, — наставительно сказал светлой памяти Харитон Харитонович. — Сейчас назначение руководителя, коим и вы являетесь, состоит не в произведении каких- либо конкретных действий, а в придании мыслям и чувствам подчиненных определенного направления. Если вы, скажем, считаете, что поломоечные машины лучше уборщиц, то прежде всего убедите в этом других. Для начала можно провести небольшой коллоквиум, потом подготовьте публикации в печати, если хотите, организуйте ряд стихийных митингов и загородных прогулок в поддержку вашей идеи — и вот только после всего этого подготовьте проект и отдайте его на рассмотрение вышестоящей инстанции. Словом, действуйте словом, но не торопитесь сокращать уборщиц.
Мысль эта, высказанная тактично и ободряюще, глубоко запала в душу Евсея, и он начал говорить. Когда к нам перевели на укрепление Льва Семеновича Чугунова, Лукоед не без основания считался самым многообещающим оратором в коллективе.
Неудивительно, что в очередном конкурсе на лучший эпитет он завоевал первый приз, пустив в обиход прилагательное «несгибаемый». Тут бы ему и двинуться дальше, но дальше все места были заняты. К тому же с приходом Льва Семеновича начались новые веяния, вызванные отсутствием у начальника главка двух передних зубов и подверженностью его ангинозным заболеваниям. По причине этого он специальным декретом объявил речеизлияния пагубными для научно-технического прогресса.
Лукоед тотчас же достал запылившуюся папку с проектом изжития уборщиц и стал было засучивать рукава, как снова получил нагоняй.
— Дровами, слава богу, мы уже обеспечили несколько поколений, — разъяснил ему Чугунов. — Наговорили тоже с три короба. Думать — вот что сегодня требует от нас жизнь.
Хоть и непривычно было на шестом десятке лет перестраиваться, однако Евсей Виссарионович за довольно короткий срок сумел освоить новый стиль руководства. Он настолько погрузился в думы, что даже обедать и полдничать стал в кабинете. Но думы думами, а как наглядно подтвердить свою преданность? Многие в такой ситуации скисли, потускнели, а наш долгожитель Шалва Акакиевич Дзодзуашвили даже запросился на пенсию, но Евсей Виссарионович и тут нашел выход.
Когда Льва Семеновича провожали на очередной межведомственный симпозиум в столицу Одесской области г. Одессу, Лукоед при пожатии руководящей руки уронил на лацкан пиджака слезу умиления достоинством в 17 каратов. Когда же при встрече из его левого глаза капнуло уже 23 карата, начальник главка растрогался и учредил должность еще одного своего заместителя, поручив ему ведение вопросов творческой активности.
И вот этот, извините за неологизм, администратище, общающийся с нами лишь при помощи резолюций, из — которых любимой была «Стоит подумать?!», вдруг вызывает меня к себе. «Зачем? Почему? А может, предложит занять вакансию?» Придя к такому выводу, я немного успокоился и, захватив с собой «очки Разинина», отправился, как вы помните, на третий этаж. Екатерина Алексеевна бюстом показала, что я могу войти кабинет.
Приоткрыв дверь, я проскользнул в просторное (50 кв. метров) помещение, почти во всю длину которого стоял Т-образный стол, накрытый зеленым сукном. Вдоль одной стены выстроились в ряд книжные шкафы, о краев наполненные полными собраниями сочинений, у другой примостился небольшой диванчик, зачехленный белым полотном. По левую руку руководителя размещался пульт с устройством селекторной связи и добрым десятком разноцветных телефонов, по правую — трехногий столик, на котором установлен был подарок чукотских косторезов — миниатюрная скульптура «Юный оленевод», читающий брошюру «Некоторые методологические замечания к вопросу о минимально допустимом количестве граней в гармонически развитой личности».
Евсей Виссарионович восседал с достоинством и, можно даже сказать, с некоторой долей допустимого изящества. Я осторожно прошел вперед и остановился в трех шагах от руководящего кресла, естественно, по эту сторону стола. Лукоед мечтательно смотрел куда-то в сторону дивана, и взор его был затуманен. «Его осеняет какая-то основополагающая мысль», — догадался я и поспешно водрузил на нос «очки Разинина». Оголенный проводок царапнул ухо, и в то же мгновение в мою голову резко и отчетливо вошла мысль. Сказать, что от неожиданности я вздрогнул, — мало. Я обалдел. И не оттого, что стал первым человеком в мире, прочитавшим чужую мысль, а оттого, что мысль звучала так:
— Сейчас бы самое время пощупать Катеньку!
После секундного отупления я пришел в себя и, стараясь рассуждать трезво, стал было склоняться к выводу, что глагол «пощупать» в руководящей мысли употреблен в смысле «проверить гражданскую позицию», как новая мысль будто обухом ударила по голове.
— Надо немедленно спровадить этого старого зануду!
Не знаю, что бы ты сделал на моем месте, читатель, а я грохнулся в обморок. (За 54 года моей жизни никто! никогда! ни разу! не назвал меня старым занудой!!!)
Сейчас я понимаю, что поступил тогда по крайней мере опрометчиво, если не сказать — глупо. После этого обморока сочли, что я слаб здоровьем, и отдали предпочтение ливонцу Трубадурскому. Ну, а потом: разве руководителю возбраняется иметь некоторые человеческие слабости? Более того, может, это и не слабость, может, мысль, которую я прочитал, была просто высказана несколько демократично, а по сути отражала светлое и благородное чувство.
Будучи старым холостяком, я не берусь судить о таком скользком предмете, как взаимоотношение полов, тем более коль речь идет о начальнике и его секретарше. Знаю только, что подобная коллизия породила немало романтических поэм и, пожалуй, с только же пикантных анекдотов. Но лично мне ясно одно: все зависит от точки зрения третьего — того, кто рассказывает про оное взаимоотношение. Попробую доказать это на конкретном примере. Вот одна история.
Молодая привлекательная особа замужем за пожилым, хорошо обеспеченным гражданином. Прожив с ним несколько лет, она встречает красавца офицера и пылко влюбляется в него. Настолько пылко, что бросает семью и, захватив с собой лишь самое необходимое бельишко, перебирается к военнослужащему.
Многие читательницы, очевидно, догадались, что я пересказываю «Анну Каренину» Льва Николаевича Толстого. Да, незатейливая житейская история, попав в руки гения, стала высочайшей драмой, от которой и по сей день содрогаются сердца. Но вот с той же ситуацией сталкивается завсегдатай пивных заведений, каким, по его собственному признанию, являлся Ярослав Гашек, и из-под его пера выходит веселенький эпизод, где действуют поручик Лукаш и жена торговца хмелем, да еще приплетается небезызвестный Швейк с «аппетитными ляжками». Ну, о каком светлом чувстве тут может идти речь? А все дело в авторе, ведь ситуация и там и там одна и та же. Словом, как говаривал Михаиле Васильевич Ломоносов, если о достойном предмете напишешь высоким штилем, получится ода, а низким — черт знает что.
