Ефрем, который на беду Никона оказался приближенным княжащего в то время в Киеве Изяслава. Не испугавшись великокняжеского гнева, Никон отказался расстричь Ефрема и вернуть его в мир, вследствие чего был вы
нужден в 1061 году бежать в Тмутаракань, где основал монастырь по образцу киевского Печерского. После изгнания Изяслава киевлянами в 1068 году Никон возвратился в Киев, но вновь поссорился с великим князем, на сей раз Святославом, и в 1073 году повторно удалился в Тмутаракань. Там он отсиживался до смерти Святополка с Изяславом, чтобы окончательно вернуться в столицу и стать со временем игуменом Печерского монастыря (с 1077 по 1088 годы).
А. Шахматов связал окончательную редакцию Древнейшего свода с Никоном, потому что первые известия из тмутараканского княжества в «Повести» синхронны его добровольной тмутараканской «ссылке». Тонкое наблюдение Шахматова и весьма убедительный аргумент! Но тем не менее остается вопрос из области психологии: вяжется ли деятельный, неуживчивый характер Никона, каким мы его знаем, с образом книжника-летописца, корпящего над рукописями при свете лампады? Пожалуй, не очень. Можно еще представить себе Никона наскоро набрасывающим какие-то дневниковые записи, но не более того; или рассказчиком о своих похождениях в кругу монастырской братии, но не писателем. Вряд ли Никон был автором редакции 1073 года еще и потому, что именно весной этого года он, бросив все, в спешке покидает Киев. Трудно поверить в такое совпадение, что как раз к моменту неожиданного скоропостижного бегства оказался законченным большой труд сведения новой редакции Древнейшего свода. Более вероятно, что его устные рассказы записывались монахами и, возможно, вместе с отдельными заметками откладывались в монастырских анналах, а после бегства Никона итог его вкладу подвел кто-то другой, остававшийся в монастыре. Если учесть, что примерно в это же время в Печерском монастыре появляется новый послушник Нестор, то можно допустить, что именно ему на период послушания была поручена эта черновая кропотливая работа, втянувшая в писательский труд будущего автора «Повести». Но и это всего лишь предположение.
Вопреки аргументации Шахматова, в целом поддержанной М. Приселковым, М. Алешковский игнорирует Никона как летописца, впрочем, не предлагая никаких альтернатив. Но в пользу позиции Алешковского и против признания Никона автором летописного свода говорит тот факт, что по хронологии Шахматова нет редакций Древнейшего свода, попадающих на одиннадцать лет игуменства Никона. Так что скорее всего в том, что рассказы или записки Никона попали в «Повесть», причем может быть уже после его смерти, не было личной заслуги Никона ни как летописца, ни как игумена.
В ином отношении к «Повести» стоит следующий пастырь Киево-Печерского монастыря Иван (Иоанн). Именно в игуменство Ивана (с 1088 по 1103 годы) в монастыре начинается нечто похожее на нормальное летописание, то есть последовательная фиксация важнейших событий с по возможности точным указанием времени и места. И еще, к 1093 году, то есть пятому году игуменства Ивана, А. Шахматов приурочивает появление следующего летописного свода, названного им Начальным, на сей раз более обоснованно, чем в случае со «сводом» Древнейшим. Как будто, став во главе монастыря, Иван начал работу по сбору и подведению итогов всего, что сделали его предшественники, которая в завершенном виде вылилась в Начальный свод, и в то же время поставил на «научную» основу дальнейшее летописание в монастыре. Мы не знаем, писал ли Иван сам, как не знаем и того, оставляли ли игуменские обязанности время для такой работы. Кроме того, надо принять во внимание, что, по мнению Алешковского, с начала 90-х годов начал свою работу Нестор. Учитывая все вышесказанное и оставаясь в рамках традиции, можно предположить, что, став игуменом, Иван нашел подходящего человека, уже имевшего опыт работы с монастырскими рукописями, все того же монаха Нестора, и поручил ему летописание, создав для этой деятельности максимум условий и курируя ее до самой своей смерти. Если это действительно было так, то Нестор вполне оправдал доверие игумена Ивана.
Но было ли так? Как справедливо возражает А. Никитин, все больше открывается косвенных аргументов в пользу того, что даже внутри Печерского монастыря работал не один летописец, а несколько, и число их со временем возрастало. При этом они как бы конкурировали между собой и освещали события с различными пристрастиями, ориентируясь на тех или иных конкретных князей и разные княжеские генеалогические ветви, поочередно берущие верх в непрестанной борьбе за великокняжеский стол и лучшие уделы. Кроме того, Печерский монастырь, хотя он и общепризнан как колыбель русского летописания, монополией на это богоугодное дело не обладал. А. Никитин полагает, что независимое летописание все же велось в Десятинной церкви; Д. Лихачев настаивает на привилегии в летописании для митрополичьего Софийского собора; М. Алешковский вводит в круг летопишущих храмов киевский Андреевский монастырь; наконец, никто не отрицает принадлежность этому кругу Михайловского монастыря в Выдубицах под Киевом, вопрос скорее в том, когда состоялось его приобщение к этому кругу.
Таким образом, летописи писались до Нестора, правда недолго — вся донесторова летописная традиция насчитывала не более трех-четырех десятков лет. Писались они, безусловно, и во времена Нестора, но независимо от него и, вероятно, не в одном месте и не «в одном экземпляре», как традиционно считалось. Здесь следует сразу оговориться, что вид этих летописей отличался от того, в котором мы их сегодня встречаем в «Повести». В частности, в них практически не было дат. Ничего удивительного, записи делались монахами, которые вели в целом затворническую жизнь, мало общаясь с миром, да и средства коммуникации в те времена были не те, что ныне. Новости попадали к монахам главным образом от «калик перехожих», которые изредка забредали в монастыри и рассказывали, что творится в миру, причем в основном по рассказам других странников, которых встречали по пути. Понятно, что такие «новости» изначально оказывались не только устаревшими, но и изрядно испорченными многократными пересказами. Иногда в монастыри попадала более оперативная и точная информация через княжеское окружение, но и в этом случае она не избегала субъективного изложения и личностных оценок. В результате одни и те же события в разных летописях излагались по-разному, а их датировка носила приблизительный и относительный характер: «во времена Святополка» или просто «в те же времена», «в тот же год» и тому подобное, причем «тот же» год мог оказаться не годом события, а годом его внесения в летопись. Правда, эпизодически, когда очевидцем события случайно становился сам летописец или его непосредственный информатор, в летописях появлялись абсолютные даты. Редкий пример того — довольно точная хронология тмутараканских событий по личным наблюдениям грамотного монаха Никона. В целом же летописи представляли собой разрозненные мало связанные между собой записи, сделанные в разное время разными писцами, в подавляющем большинстве по чужим рассказам, так называемому «припоминанию». Когда материала накапливалось много, объективно вставала проблема его «сведения». Традиция первым сводчиком считает Нестора, хотя первое упорядочение летописей в некий свод, как уже говорилось выше, сделал, скорее всего, игумен Иван. Или все же Нестор, пусть даже по инициативе и при кураторстве игумена?
ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ НАПИСАЛ НЕСТОР
Если монах Печерского монастыря Нестор лишь предполагается в качестве наиболее вероятного автора и сводчика «Повести», то его вклад в агиографию общепризнан. Перу Нестора принадлежат «Сказание о том, почему монастырь был прозван Печерским», «Житие Феодосия Печерского», «Слово о перенесении мощей святого преподобного отца нашего Феодосия Печерского» и «Чтение о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба». Вполне возможно, что им были написаны и другие затерявшиеся в веках произведения. Существенно, что, как и в случае с «Повестью», во всех дошедших до нас произведениях на своем авторстве Нестор настаивает самолично в начале самих текстов, а зачастую находит повод упомянуть себя как автора и в конце.
В связанных с именем Нестора произведениях давно отмечена некоторая путаница. Например, в «Житии Феодосия
Печерского» Нестор говорит о себе, что он был пострижен при игумене Стефане (игуменствовал в Печерском монастыре с 1074 по 1078 годы) и якобы им же был возведен в дьяконский сан. Но в «Сказании о том, почему монастырь был прозван Печерским», вошедшим в «Повесть», автор утверждает, что принял постриг семнадцатилетним юнцом от самого Феодосия. Кроме того, А. Никитин утверждает, что во всех
