Он послушно лег, натянул на себя одеяло — одни глаза торчат.
— А мне ты можешь сказать, чего ради понесло тебя на тот луг? Интересно ведь!.. Не из прихоти решился ты на такое?
— Очень надо было, очень!.. За цветком эдельвейса полез.
— Понимаю… Кабы сам сообразил, поступил бы, как ты…
Доктора, молодого бородатого мужчину с комплекцией штангиста, сопровождали Антарян и Геракл Кузьмич.
Виль так пристально оглядывал плечо и руку Геракла Кузьмича — действуют? и как? — что тот должен был объяснить:
— Ты скользнул по скале и маленько погасил скорость. И меня долбанул по касательной, срикошетил, так сказать. Плечо и рука контужены, однако подчиняются, а подвигаю поосновательней, разогрею, так и забываю, что болят… Не бери в голову — нервные хужей выздоравливают.
Доктор посмотрел в глаза Виля, измерил пульс и отошел к Олегу, выстукал и выслушал грудь, сказал своим спутникам:
— Ничто — из ряда вон — не угрожает. Получше есть, побольше спать. Ждать и верить.
— Первый вариант, таким образом, принимается, — заключил Антарян и объяснил Вилю: — Поход к Перевалу состоится. С вами тут останется Пирошка Остаповна. Вместо нее вызвался пойти доктор, а вместо тебя — Геракл Кузьмич… Не скучай, вернемся, так обо всем расскажу, точно ты сам побывал на Перевале!
Почти бесшумно отворилась дверь. Лидия-Лидуся пришла — готовая к походу, с рюкзаком за спиной. Она так зыркнула глазами, что Олег отвернулся к стене, накрылся с головой.
Виль подозвал ее, шепнул в ухо:
— Чего ты так? Больных принято жалеть. А он захворал, пытаясь эдельвейс достать! Тебе в подарок! Жизнью рисковал парень!
— Он и вашей жизнью рисковал! — Щеки ее полыхали, глаза довольно жмурились, а голос был тих и гневен. — Вами!.. Вами!
С последними словами она резко переменилась, изрядно смутив Виля, — слезы блеснули в глазах, зазвучали в голосе. Всхлипнула и, уже отойдя к двери, спросила:
— Что Вам принести с Перевала? На память!
— Если поблизости от перевала растут эдельвейсы, сорви парочку. По одному — ему и мне. И не на память — не расстаемся ведь, не прощаемся…
Ближе к полудню приехал Капитоныч — сумел пробиться на собственном «жигуленке». Сказал, что гроза и до лагеря докатилась, понятно, заволновались — что с теми, кто в горах?
— Медицина, — он обратился к Пирошке. — На перевал кто-нибудь хворый не потащился?
— Всех, в ком не были уверены, оставили разбирать палатки и готовить обед.
— А эти двое транспортабельны? Могу забрать с собой?
— Чернова увозите. А Вилю Юрьевичу лучше вернуться в лагерь автобусом — в лежачем положении.
— С медициной спорить не полагается, а? — Капитонов глянул на Виля, потом на Олега. — Как дышишь, хлопец?
— Носом, — в нос сказал Олег.
— Это я слышу!.. А в горле не свербит, в груди не отдает?
— Не свербит, не отдает…
— Тогда собирайся. Едем!
С той минуты, как начальник лагеря вошел в палату, Виль ждал: чем обернется эта первая встреча для Олега?
Случись что с парнем, Капитонов поплатился бы первым — вплоть до суда и решетки. А вечный камень, который лег бы на душу — не уберег юную жизнь! А мысли о горе матери, которой не вернули сына? Никогда они не перестали бы жечь Капитонова, случись что с парнем. Начальник лагеря за все отвечает в первую очередь и в первую очередь имеет право на спрос с любого, кто ему доверен. И то, что Капитонову угрожало, со счетов не сбросишь, оно должно ведь сказаться на его отношении к Олегу? Должно, еще как должно!.. Да не сбросишь со счетов и мудрость и своеобычность характера и взглядов этого немолодого уже человека. Интересно и поучительно увидеть, как станет он сводить концы с концами в этой истории? Тем более что все он знает из докладов тех, кто был здесь, значит, из докладов, содержащих не только факты, но и их личное понимание и толкование. Чего стоит одно то, что могла наговорить начальнику лагеря старшая вожатая!
Капитонов проверил экипировку Олега и пообещал Пирошке:
— Позабочусь, медицина, чтоб в дороге не добавить ему простуды: поедем с ветерком, но при наглухо закрытых окнах. — И обратился к Олегу: — Понял? Тогда — вперед!
И вот — остались вдвоем!..
— Пирошка, сядь возле меня.
Она придвинула стул, села.
— Нет, как ночью…
— Зачем?
— Теперь… я тебя поцелую.
Долго не сводила с него черных, усталых, как бы остывших глаз.
— Зачем?
Поправила на нем одеяло, провела ладошкой по лицу, со лба к подбородку, точно прощалась.
— Зачем я тебе?
— А я тебе не нужен?
— Мало ли что мне нужно? И мало ли что требует — обойдись!.. Ну, к слову, я старше тебя…
— На полтора года-то! Такая уж разница!
— Я старше тебя на полтора года и на всю свою неудачливую жизнь, на всю свою нескладную любовь… Этой разницы я боюсь больше всего.
— Неужто надежды твои слабей минувшего страха?
— Она хлебнула горького, моя надежда. Горького и постыдного. А как я верила деду своему Миклошу!
— Разве он утверждал, что счастье привалит с первой попытки?
— Не утверждал. А я уже стала мнительной. Как заболела… Ну, зачем я тебе, зачем?
Он выкрикнул в отчаянии:
— Мне ты нужна, как никому на свете! Как никто!
— Не говори эти слова, не надо! — Она всхлипнула. — Прости, ты не виноват, что ничего не знаешь о вещах, которые не удается мне забыть… — Опустила голову, нащупала сквозь одеяло руку Виля: — Тебе не больно?
— Нет-нет!
— Тебе покой нужен. Я лучше пойду…
— Нет-нет! Говори, все говори!.. Я не больной. Я всего-навсего травмированный. И ничто — из ряда вон — мне не угрожает… Говори!
— Только не перебивай, не останавливай… Скажу!
Смятение овладело им: отчего так сух стал голос ее?
А она продолжала, ровно, почти бесстрастно.
— Дедушка Рапаи Миклош отвез меня в город к своей одинокой пожилой племяннице. Я поступила в медучилище и жила у нее до выпуска… Сангиг, санитарную гигиену, преподавал у нас молодой красивый доктор — работал третий год после института… Как он лекции читал! Как держался, как одевался! Как шутил и поддразнивал нас, девчонок! Мы все были влюблены в него… За мной тогда табуном ходили мальчишки из автодорожного техникума, что был в квартале от нашего медучилища. Кавалеры мои наперебой внушали
