ужина. Гибби съёжившись сидел в самом дальнем углу конуры, когда в дверцу просунулась умная морда большого ньюфаундленда. За свою жизнь Гибби водил знакомство со множеством собак, ибо редкий человек, любящий людей, станет равнодушно относиться к представителям собачьего племени, и большинство из них почтили его своей дружбой. Однако даже среди псов порой попадаются неблагодарные экземпляры, и пару раз несколько четвероногих борцов за всеобщую респектабельность даже покусали Гибби за голые ноги. Услышав приближение хозяина конуры, Гибби подумал, что тот будет ошеломлён, застав у себя дома чужака, и вполне может принять его за нехорошего человека, а может, даже и покусает до того, как он успеет объясниться. Поэтому он сунулся было к выходу, но не успел добраться до дверцы, как в конуру просунулся собачий нос, за которым подтягивалось и всё остальное. Тогда Гибби начал звонко лаять, как бы говоря: «Вот я, — только, пожалуйста, не предпринимайте поспешных мер!» Пёс отпрянул, всем своим видом выражая крайнее изумление, уши его встали торчком, а на проницательной морде отразился немой вопрос. Что за непонятное животное забралось к нему в спальню? Говорит, вроде, похоже, а подумать — так вовсе и непохоже. Если это собака, то весьма и весьма необычная. Ошеломление пса и весь его добродушный и разумный вид так успокоили и развеселили Гибби, что он радостно засмеялся, так же громко, но гораздо более музыкально. По всей видимости, его смех вполне пришёлся псу по душе, и он воспринял его как приглашение поиграть. Сначала он пару раз громко гавкнул, сверкая глазами прямо возле дверцы и шевеля остроконечными ушами, как мохнатыми перьями. Потом он ринулся в конуру и начал носом подталкивать своего нежданного гостя. Гибби начал гладить, обнимать и целовать его так, как будто перед ним был человек, — а может, так оно и было? — радуясь, что у него нашёлся товарищ, явно принадлежавший к доброй половине земного населения. Они тут же подружились. Гибби разочаровался в людях, но нашёл собаку! Он никогда не отказывался от неожиданных милостей, о которых пока не стал бы даже и просить. Однако оба они устали, потому что целый день провели на ногах, и поэтому после нескольких минут ласковой возни успокоились и улеглись рядышком на соломе. Гибби положил голову на спину гостеприимного пса, а тот то и дело оборачивался, чтобы лизнуть его в нос.
Гибби проснулся от звука приближающихся шагов, и в ту же секунду собака вынырнула из–под него, с шумом выскочила из конуры и, как вкопанная, встала возле неё, тихонько повизгивая от нетерпения. Снаружи оказалось не очень темно, потому что тучи разошлись, и небо сияло звёздами. Так что когда Гибби высунул голову, то увидел, как смутно различимая фигура женщины поставила что–то перед собачьим носом, и пёс немедленно сунул туда морду и начал лакать. Этот звук пробудил в Гибби задремавший было голод, и он тоже выскочил из конуры, не прочь получить свою долю похлёбки. На земле стояла большая деревянная миска, и его ночной хозяин уже успел проглотить половину её содержимого, состоявшего из густой овсяной каши, залитой молоком. Бедному псу ещё ни разу не приходилось упражняться в страннолюбии, и он спешил утолить свой собственный голод, напрочь позабыв о голодном госте. Было совершенно ясно, что Гибби следует поторопиться, чтобы получить хоть немного еды. Если бы у него была такая же длинная морда, он бы не раздумывая кинулся к миске рядом с собакой, но со своей человеческой мордашкой ему пришлось бы почти что полностью окунуть лицо в миску, чтобы сделать хоть один глоток. Увидев, что лакать он не может, и не придумав ничего другого, Гибби стал быстро черпать из миски согнутой ладошкой. Пёс не протестовал и не отталкивал новоявленную ложку, но тут же начал лакать с удвоенной скоростью и через минуту уже вылизывал дно миски. Гибби удалось зачерпнуть лишь несколько раз, но проглоченная им еда оказалась просто замечательной — лучше чем всё остальное, чем ему удалось сегодня поживиться. Когда миска опустела, он снова залез в конуру, пёс последовал за ним, и вскоре оба они заснули, в странном переплетении рук, ног и собачьих лап.
На рассвете Гибби проснулся и вылез из конуры. Её хозяин последовал за ним и теперь стоял, помахивая хвостом и просительно заглядывая ему в лицо. Гибби понял его и отстегнул ошейник, тем самым отблагодарив пса за гостеприимство единственным доступным ему способом. Пёс немедленно рванулся прочь, своей узкой спиной напоминая юркую змею, одним прыжком перепрыгнул ворота, бешено помчался по полю и в мгновение ока скрылся из глаз. Тогда и Гибби снова отправился в своё путешествие вверх по Дауру.
Сегодня было теплее, весна подошла к людям ещё на один шаг. Собака стала для Гибби настоящим утешением, и прежние страхи начали отступать.
Понемногу Гибби начал различать то, что видел вокруг, и глаза его потихоньку открывались. Вскоре он увидел в лощине подснежник и сошёл с дороги, чтобы хорошенько его рассмотреть. Но не успел он сделать шаг в сторону, как ступил босой ногой в небольшой ручеёк, в котором, наверное, было много железистых примесей, потому что вода окрашивала и землю, и листья в тускло–кровавый цвет. Исполнившись ужаса, Гибби кинулся прочь и потом довольно долго не осмеливался даже приближаться к выглядывающим из травы цветам. По его правую руку рядом с дорогой всё так же текла река, несущая свои воды назад, к покинутому им дому, то через низкие луга, то через пшеничные и овсяные поля, то через каменистые пригорки, покрытые рощицами серебристых берёз, горных осин и елей. То и дело упуская её из виду на очередном изгибе дороги, через какое–то время Гибби снова ловил её взглядом, и каждый раз ему прежде всего казалось, что река торопится в город, туда, где лежит умерший человек, чтобы рассказать ему, куда сбежал его Гибби. Он и сам не смог бы ответить, почему он, с младенчества поступавший, как ему вздумается, вдруг начал бояться, что кто–то может помешать его свободе. Быть может, этот страх был лишь тенью новоявленного ужаса и отвращения к тому месту, где самые любимые его лица так внезапно и так страшно переменились, перестав улыбаться, но продолжая недвижно глядеть в потолок остекленевшими глазами.
На второй день с едой ему повезло немного больше. Он встретил табор кочующих цыган, и они до отвала накормили его из общего котла. Маленький бродяга так сильно им понравился, что они хотели было силой взять его с собой и с его помощью выпрашивать у прохожих деньги. Но теперь, когда его доверие к людям сильно пошатнулось, Гибби начал с бессознательным подозрением тщательно всматриваться в выражение их лиц, и тут ему показалось, что в глазах двоих мужчин и одной из женщин он увидел что–то нехорошее, недоброе. Поэтому ночью он бесшумно выскользнул из обтрёпанного шатра, куда его уложили спать вместе с цыганятами поменьше, и к тому времени, когда проснулись их матери, уже прошагал около мили вверх по реке.
Наверное, нет надобности в том, чтобы подробно описывать первую часть его пути. Скажем только, что Гибби удалось преодолеть всё, что попалось ему навстречу. Пару раз он оказывался в настоящих переделках, а голод и холод преследовали его прямо–таки с немилосердным упорством. Если бы он не был таким бесстрашным и закалённым, ему вряд ли удалось бы выжить. И всё равно то из одних рук, то из других наш Божий птенчик получал всё, что ему было необходимо. Однажды в кустах он обнаружил гнездо некоей блудной и скрытной наседки, увидел яйца, опознал в них деликатес, известный ему по городским витринам и базарным лоткам, и через полчаса у него уже появилось вполне самостоятельное мнение по поводу их вкуса. В другой день от набрёл на сарайчик, в котором оказалась девочка, доившая корову. Гибби был настолько поражён необыкновенностью сего процесса, что даже позабыл о голоде, который уже начал лишать его сил. Он часто встречал коров и в городе, но никогда не подозревал, на что они способны. Когда девочка в свою очередь заметила мальчугана, с открытым ртом смотревшего на неё, её разобрал такой смех, что корова, отличавшаяся весьма зловредным нравом, лягнула и опрокинула стоявшее под нею ведро. Из–за скверного характера её всегда доили отдельно от других, отводя в сарайчик, где хранились грабли, косы и прочее хозяйство. Пол здесь был земляной, крепко утоптанный и исхоженный так, что кое–где виднелись давнишние вмятины и ямки. Когда молоко пролилось на землю и наполнило одну из таких ямок, Гибби понял, что для девочки оно и так уже потеряно, а для него — большая находка. Его совершенно не смутил поразительный источник, из которого оно только что появилось. Он стремительно бросился вниз, к ямке, и стал пить жадно, как телёнок. Девочка перестала смеяться, и лицо её омрачилось. Она знала, что ей крепко попадёт за то, что она недосмотрела за Бурёнкой и позволила ей опрокинуть ведро. Но ещё больше ей стало не по себе, когда она увидела с какой ненасытностью мальчик лакает молоко. Она велела ему подождать и побежала к дому. Вернувшись, она протянула ему две большие овсяные лепёшки.
Таким образом Гибби время от времени находил себе еду. Пить можно было почти из любого ручейка или лужицы, крепкий сон был разбросан буквально под каждым кустом, а чтобы согреться, нужно было только побольше двигаться и обладать закалённой кожей, привыкшей к холодам. Кожа у Гибби была как раз та, что надо, а старая уличная привычка скакать по миру вприпрыжку стала для него сейчас почти неодолимой страстью.
