был необыкновенным человеком. В сердце у него жил поэт — слабый и тщедушный, но способный испытывать бесконечное блаженство. Раньше он время от времени прочитывал хорошую книгу, и тогда всё его существо наполнялось возвышенными, благородными мечтаниями. И даже сейчас та лёгкая материя, из которой ткутся человеческие мечты, пёстрыми лохмотьями развевалась где–то на краю его жизни; ведь ткань не теряет своего цвета, даже если кафтан натянули на огородное пугало.
Когда–то у Джорджа была прекрасная мать, и отец его был человеком довольно развитого ума и общительного характера. Правда, иногда у него случались ужасные запои, но всё остальное время он был абсолютно трезв. Сыну он дал вполне приличное, даже более, чем приличное образование, да и сам Джордж прилежно прочёл и выучил всё, что предлагалось молодым людям в Эльфинстонском колледже, и даже добился кое–какого успеха. Однако о дальнейшем его будущем отец не побеспокоился и даже не сообщил сыну о том, что отчасти из–за собственной упрямой безалаберности, а отчасти из–за коварства других людей, почти всё его имущество было практически утрачено. Справедливости ради заметим, что сам он тоже довольно смутно представлял всю безнадёжность и трагичность того, что произошло.
Его отец был ещё жив, когда Джордж женился на дочери мелкого помещика из соседнего графства, тоже неплохо образованной и обладавшей изумительным природным благородством и изяществом. Он привёз её к себе домой, в старинный городской особняк — в тот самый дом, на чердаке которого сейчас ютились его скромные пожитки, а в сарайчике под лестницей стоял его верстак. Те годы, пока был жив отец, молодые провели здесь в мире и согласии, не жалуясь на особые неудобства, хотя жили довольно бедно. Даже тогда жене Джорджа постоянно приходилось прикладывать значительные усилия, чтобы свести концы с концами. Родственники её отказали им во всякой поддержке, потому что считали её брак оскорблением и насмешкой. Уже тогда её муж встал на скользкую дорожку и начал медленно катиться по наклонной плоскости, но пока она была жива, ей удавалось держать его в рамках приличий. Она умерла сразу после того, как родился Гибби, и тут Джордж начал терять всякое представление о действительности. Ещё через год умер его отец, и после его похорон явились кредиторы, предъявившие права на всё их имущество. Заложенные дома и земли со всей утварью и постройками пришлось продать, и Джордж остался без единого гроша, без умения зарабатывать себе на хлеб и даже уже без надёжной репутации, которая позволила бы ему наняться к кому–нибудь на работу. Для тяжкой, чёрной работы он не подходил по телосложению и, наверное, начал бы просить милостыню или умер бы от голода, если бы один из его собутыльников, весёлый пьяница–сапожник, не научил его своему мастерству.
Джордж был рад заняться делом: отчасти для того, чтобы работой заглушить голос совести и воспоминаний, а отчасти для того, чтобы потом пойти в кабак и вовсе его утопить. Даже это вынужденное занятие было для него полезным, потому что до сих пор он не прилагал себя абсолютно ни к чему, ибо по природе своей был одним из тех мечтателей, которые способны на какое–то время кинуться в водоворот бурной деятельности, но потом быстро остывают и начинают испытывать отвращение к любому напряжению и усилию.
Как Гибби умудрился дожить до восьми лет, навсегда останется неразрешимой загадкой. Наверняка он выжил благодаря милости и щедрости многих добрых женщин, хотя ни одна из них не выказывала к нему постоянного интереса — кроме миссис Кроул, которая не отличалась особой нежностью. Некоторые печально качали головами, наблюдая за тем, как бесприютный мальчуган шныряет по улицам, но на самом деле его отец являл собой гораздо более печальное зрелище, даже в те минуты, когда сидел за верстаком, так усердно работая руками, ногами и коленками, как будто от этого зависело его вечное спасение. Трудно сказать, какие мысли посещали его бедный, усталый разум, но вид у него был несчастный и поникший. Он делал всё возможное, чтобы возродить к жизни почти бесформенный башмак какого–нибудь возчика или уличного попрошайки, но сам быстро утрачивал всякое представление о том, что происходит с ним самим, потому что душу его безраздельно поглотила адская жажда. Ведь у пьяницы выпивки жаждет не столько тело, сколько душа.
Стоило Джорджу усесться с приятелями в заведении миссис Кроул и выпить первую рюмку, как он тут же погружался в мир своих далёких грёз и часами сидел в забытьи, лишь иногда как бы просыпаясь и выныривая на поверхность, на секунду открывая, по каким тропинкам бродит его душа, и разгоняя тупое забвение, часто наводняющее это пьяное преддверие ада. Потому что, наверное, даже обречённые на вечные муки иногда вдруг осознают, где они находятся, — и тогда, должно быть, над проклятым местом их обитания на мгновение нависает страшная тишина. И всё равно, приятели любили Джорджа Гэлбрайта, несмотря на его вечное молчание и почти полную безучастность к их шуткам и весёлым разговорам, потому что вёл он себя неизменно вежливо, всегда был готов делиться тем, что имел, никогда не загадывал, что будет, когда опустеет стоящий перед ним стаканчик, — и вообще, был сердечным, добрым и честным малым. Когда двое или трое из них случайно встречались днём, они непременно вслух удивлялись тому, что молчаливый сапожник каждый вечер приходит посидеть с ними в кабаке, ведь общее веселье так мало занимало его, да он в нём, собственно, и не участвовал. Однако мне кажется, их общество, как и выпивка, было необходимо Джорджу для того, чтобы и дальше избегать неприятных столкновений с совестью и легче ускользать в мир воображения и грёз. Может быть, он знал, что они тоже сражаются с безысходностью, всё глубже увязая у неё в долгу, и так же, как он, пытаются изгнать бесов силою Веельзевула, — и потому видел в них родственные души и чувствовал себя с ними легко и просто?
Глава 3
Миссис Кроул
Заведение, где они встречались, до сих пор сохраняло некоторое подобие достоинства. Когда–то миссис Кроул появилась здесь, чтобы сменить умершую тётку, женщину по–своему замечательную. Люди в округе ещё помнили о ней, и новая хозяйка с гордостью приняла доставшуюся ей славу и всегда поощряла в себе смутное чувство долга, призывающее её оправдать добрую память своей предшественницы. Посему она строго положила себе за правило, что будет продавать виски, пока её покупатели соблюдают должные приличия, — то есть, не затевают пьяных драк, привлекая к заведению внимание полицейских, не рассказывают нескромных баек, оскорбляющих её слух, не извергают особо страшных проклятий и ругательств и не бесчестят день Господня воскресения, церковь или Библию. Пока покупатель соблюдал эти условия и честно платил за свою выпивку, он мог надираться хоть до бесчувствия безо всяких возражений со стороны хозяйки. Но стоило кому–нибудь хоть в малейшей степени нарушить эти почтенные установления, миссис Кроул, как коршун, накидывалась на бесстыдника с резкой, безжалостной бранью. Я не сомневаюсь, что тем самым она надеялась заслужить хоть какое–то одобрение свыше и старалась записать на свой счёт побольше добрых дел, помня, что однажды придёт время подводить итоги. Земным результатом её усилий пока было лишь то, что благодаря своему стремлению к респектабельности, она собрала вокруг себя круг завсегдатаев: степенных, добродушных пьяниц, которые почти не доставляли ей никаких хлопот, пока оставались в заведении, — хотя подчас у неё были основания беспокоиться за судьбу некоторых из них после того, как они его покидали.
Ещё одной особенностью её правления было то, что она почти никогда не продавала выпивки женщинам. «Нет, нет, — говорила она обычно, — зачем женщине сдалось это виски? Мужчины ладно, пусть себе пьют, если им хочется, тут уж ничем не поможешь». Исключение она делала только для близких подруг и для себя самой. Сама она лишь «прихлёбывала» понемножку, оставаясь одна, — прихлёбывала, как она объясняла, из–за своего «несчастья». Об этом «несчастье» она говорила так, как будто оно и без того было известно всем вокруг, хотя, по правде говоря, никто не знал, в чём, собственно, оно состояло. На самом же деле, подобно большинству своих завсегдатаев, она уже тоже катилась по наклонной плоскости, оправдывая перед собой каждое новое послабление. До недавнего времени она исправно ходила в церковь — да и сейчас иногда посещала службы и на Пасху всегда выходила к причастию. И тем не менее, ей приходилось чаще и чаще придумывать новые оправдания своим поступкам — а в тех случаях, когда оправдаться было нечем, в ход пускались смягчающие обстоятельства. Совесть всё сильнее мучила миссис Кроул, и было просто необходимо хоть как–то усмирить её и обрести покой.
Если бы сегодня Господь вдруг явился среди нас, интересно, что сделали бы грешники, увидев Его? Почему–то мне кажется, что многие из них, вроде миссис Кроул, сразу пошли бы к Нему. В сущности, она
