фронта и из эвакуации, быстро повзрослевшие и хлебнувшие горя, устраивались на работу кто куда. Все – без специальностей, доучивались в вечерних школах. Мальчики шли в ученики токарей и слесарей, девочки обучались на швей, малярш, наладчиц станков. Архип в юности учился в художественной школе, и преподаватели нередко отмечали его талант. Ему нравилось рисовать, но становиться художником он не собирался. Он мечтал быть футболистом или летчиком-испытателем. Футбол остался увлечением, а о летном училище из-за перенесенных ранений ему пришлось забыть. Никакая другая специальность его не прельщала, и Архипу стало все равно, кем быть. Он уже собрался было податься в токари, как вдруг получил интересное предложение. Его разыскал Павел Иванович, учитель графики из его художественной школы. Калинкин даже отпрянул, увидев педагога – так сильно тот изменился. Павел Иванович был еще не старым – всего сорока лет, но голова у него уже была седая, как у старика. На лице застыло скорбное выражение, отсутствовала правая рука. Чем-то родным повеяло на Калинкина от этого человека, он был ниточкой из той, прошлой жизни, в которой еще никто из них не знал горя.
Архипу захотелось обнять своего бывшего учителя, он прильнул к нему и обхватил его широкие плечи.
Павел Иванович в первый же день войны ушел на фронт, потерял руку под Смоленском и вернулся с орденами, в звании капитана. Его жена и дочь умерли в эвакуации от пневмонии, и он, как и Архип, остался один. Павел Иванович сейчас работал заведующим отделом в пролетарском журнале.
– Руки еще помнят, как держать карандаш? – подмигнул Архипу бывший учитель. – Пойдешь к нам в редакцию иллюстратором?
Архип засомневался. Как-то неожиданно… Да и получится ли у него? Может, и рисовать-то он разучился, сто лет уже не пробовал.
– Ты сильный художник, – подбадривал его Павел Иванович. – Рука у тебя хорошо поставлена, она сама все вспомнит. Немного над техникой поработать – и вперед!
1948 г.
– Нет, так не пойдет. Не пойдет, говорю! Это не крестьянки, а нимфы какие-то! Лица советских женщин должны быть одухотворенными, глаза – ясными, смотрящими в светлое будущее. А у вас что тут изображено? Волоокие барышни, разнежившиеся на солнышке среди поспевшей пшеницы – и это вместо борьбы за урожай.
– Так они же устали, прилегли отдохнуть. На солнышке разморились, – попытался защитить свое творение Архип.
– Нашим женщинам некогда уставать, у них урожай еще не собран. Они и в горящую избу, и коня на скаку… В общем, идите, работайте, а это – не пойдет.
Архип Калинкин не слишком-то надеялся, что редактор «утвердит» его нимф, но все равно ему стало обидно. Пусть это неполноценная картина, всего лишь иллюстрация к статье, но он старался, душу в нее вкладывал – и получил в эту душу плевок. Архип все понимал: надо рисовать то, что просят, а не заниматься самовыражением. Суровые лица рабочих, сжимающих в стальных руках инструменты, их боевые подруги – без капли намека на женственность. Никаких фривольностей и легкомыслия! Но это так неестественно и претит его романтичной натуре. Редактор – тоже человек, и ему не чуждо прекрасное, те же нимфы, например. Или танцующие девушки, которых он в прошлый раз притащил вместо «комсомолок» на собрание. Они были чудо как хороши – в своих пышных юбках, с распущенными по плечам волосами. Щечки круглые, румяные, глазки блестящие, шейки белые, ручки, ножки фарфоровые, как у куколок. Они и рядом не стояли с механическими строительницами коммунизма, чьи образы следовало прославлять. Зяблову-мужику девицы понравились, он ими невольно залюбовался, пряча довольную улыбку. Зяблов – редактор пролетарского журнала – скроил строгую мину и прорычал: «Убрать немедленно!»
Да и пожалуйста! Намалюет он им их доярок, обсуждающих решение съезда компартии, и трактористов с трудами Ленина тоже изобразит. В конце концов, жить на что-то надо, и так непонятно, почему до сих пор его с работы не выгнали. Здесь Архип кривил душой: почему его держат в журнале – очень даже понятно! Несмотря на свою политическую неграмотность, он отличный художник – такие плакаты к праздничным датам рисует – залюбуешься, надо лишь его поправлять, чтобы идеология не хромала.
Пройдя по длинному коридору редакции, Калинкин не смог удержаться, чтобы не заглянуть в комнату к машинисткам. Там, как обычно, трудились девушки. Не глядя на клавиши, они набирали тексты и о чем-то щебетали. Увидев Архипа, машинистки замолчали и сделали вид, что они целиком погружены в работу.
– Здравствуйте! – неуверенно произнес Калинкин и направился к миловидной шатенке, сидевшей у окна. – Здравствуйте, Лена! – сказал он еще более неуверенно и смутился.
Девушка вздохнула и одарила визитера кокетливым взглядом. Она была привлекательной и многим нравилась, поэтому внимание иллюстратора принимала как должное. У Лены были красивые зеленые глаза, стройная фигурка и тихий завораживающий голос. Ей пошел двадцать четвертый год, давно настала пора выйти замуж.
– Какая ты счастливая, Ленка! Как он тебя любит! – щебетали девчонки.
Архип совсем обезумел и открыто говорил о своих чувствах при всех. С одной стороны, Леночке это льстило – быть предметом такого обожания. Но с другой – внимание Архипа иногда тяготило ее. «Люблю, жить не могу, выходи за меня замуж…» Розовые слюни! Замуж за него выходи! А жить им где и на что? Тесниться в комнатушке и копейки считать? Нет уж! Была бы у Калинкина отдельная квартира, хорошая зарплата, хотя бы как у главного редактора, она бы еще подумала, а так… Пару раз в кафе-мороженое она с ним сходила, когда ей было скучно, и в кино один раз. Цветы, шоколад – это не в счет, они ей преподносятся из-за ее красоты. У Архипушки оказалось больное воображение – он решил, что она теперь его невеста. Это просто смешно! Лена, правда, вслух смеяться не стала, лишь посмотрела сочувственно на горе-жениха. Все же ей было жаль несчастного влюбленного.
– Любовью сыт не будешь, – возражала Лена. – Он простой иллюстратор.
– Калинкин художник, и весьма талантливый.
– Микеланжело с Рубенсом нашелся! – скривилась Лена. – Что толку от его таланта, если он беден, как мышь? Рисует он красиво, только картины его никто не покупает.
– Он их и не продает, – заметила Вера Николаевна, старшая машинистка. – В свое творчество Архип душу вкладывает, а она у него светлая.
И опять то же самое, по пятому кругу. Все дружно стали ее убеждать, что не в деньгах счастье, главное, чтобы человек был хороший. Лена спорить не стала, она насупилась и молча уткнулась в строки на листе.
– Любовь, душа… что вы заладили! Я в театры хочу ходить, в рестораны, одеваться красиво! И за бедного замуж не пойду! – сказала она подруге, когда они с ней вдвоем возвращались после работы домой.
– Калинкин вовсе не беден, – оглянувшись по сторонам, прошептала Люся. – У него есть очень дорогая картина!
– Да ну, – отмахнулась Лена. – Архип, конечно, рисует неплохо, но его работы ничего не стоят.
– Я не о его картинах. Хотя, кто знает, может, пройдет время, и они тоже получат признание. У Калинкина есть картина Кустодиева! Не какая-нибудь копия, а самая что ни на есть настоящая. Уж не знаю, каким образом она к нему попала.
– Ты ничего не придумываешь? Откуда знаешь?
– Никита сказал. Архип с ним по дружбе поделился, а у Никиты от меня секретов нет. Но я обещала молчать, так что я тебе ничего не говорила.
– Ты меня знаешь, я – никому. А что, эта картина действительно больших денег стоит?
– Конечно, – заверила ее подруга. – Твой Архип – богач!
«Тоже мне, миллионер! Оборванец оборванцем», – размышляла Лена, имея в виду повседневный костюм Калинкина – немодный пиджак и потертые брюки. С таким кавалером и в люди неудобно выйти. Что о ней подумают? Одно дело – иметь голытьбу в поклонниках, и совсем другое – в друзьях, и близких друзьях. «Хоть бы приоделся, что ли, – сморщила она носик, любуясь своим отражением в зеркале. Девушка примеряла новую блузку из голубого ситца. Этот небесный цвет ей очень шел и делал ее еще привлекательнее. – И чего только не сделаешь ради большой любви?!» – подмигнула сама себе Лена.
«Вот скряги! Скряги и свиньи!» – бубнил Архип, пытаясь облагородить уборкой коридор. Сколько раз он просил соседей скинуться на ремонт – все без толку, они за копейку удавятся, спорят до хрипоты, чья
