– Зачем вы выходили на лестницу?
– Я… э-э-э… Поднялся на двенадцатый этаж. Там шумно было, я хотел попросить, чтобы они сделали музыку тише.
– В какой квартире было шумно?
– В сто тридцать четвертой.
– Вы позвонили в дверь, так?
– Да. Открыл мне Фианитов. Я попросил его сделать звук потише.
– И что?
– Ничего. Он закрыл дверь, и на этом – все.
– Сосед сверху часто громко слушал музыку?
– Довольно-таки часто.
– И на ваши просьбы он никак не реагировал?
– Нет.
– Зачем же вы к нему пошли?
– Ну, задолбал уже, поэтому я и пошел! Думал, если все время молчать, то это никогда не прекратится, а так, может, у него совесть наконец проснется, или устанет он от моих напоминаний, прекратит нарушать порядок.
– Брали измором, значит? Сочувствую. Это был ваш единственный визит в сто тридцать четвертую квартиру в субботу?
– Да.
– А на следующий день?
– Я с утра уехал по делам, вернулся, а там уже вы.
– Понятно. Пока больше вопросов нет, до свидания.
– Хорош фрукт, – прокомментировал Юрасов, когда Шапкин покинул кабинет. – Какого рожна ходить к соседу-отморозку, если он целенаправленно над тобой издевается? По-моему, одного раза достаточно, чтобы оценить ситуацию и больше туда не соваться. Война, как я понимаю, у них давняя, и в то, что Шапкин за все это время не сообразил, что его хождения только раззадоривают соседа, – нет, я в это не верю!
– И я не верю, – отозвался Толик. – Я вот что думаю: нужно еще раз хорошенько потрясти соседей Фианитова и Шапкина. Они должны что-нибудь знать.
Евгения Юрьевна Пономарева давно уже перешагнула рубеж того возраста, когда частое посещение врача становится делом обычным, а необходимость лечь в больницу воспринимается как должное. В последний раз Пономарева пробыла в стационаре всего неделю. Ничего страшного с ней не случилось – обычный скачок давления. К ней пришел на дом врач и, чтобы не рисковать, решил отправить пожилую женщину в больницу.
Евгения Юрьевна заваривала свой любимый липовый чай, когда в дверь позвонили. Она немного встревожилась: кто бы это мог быть? Гостей она не ждала, а участковый врач должен был прийти только завтра.
В глазок она увидела незнакомый мужской силуэт, и это заставило ее тут же запереть дверь еще на один замок. «Если бы незнакомец не услышал издаваемый замком звук, он бы ушел», – такая мысль пришла к Евгении Юрьевне с опозданием, о чем она тут же пожалела. Мужчина зазвонил в дверь активнее, при этом он заявил:
– Откройте, милиция!
Любой человек знает, что эту и другие подобные фразы используют злоумышленники, чтобы проникнуть в чью-то квартиру. Старушкам это известно лучше других, и они никогда и ни за что не откроют дверь.
Сколько капитан Юрасов ни убеждал недоверчивую гражданку в том, что он – настоящий представитель власти, ему не верили. Его рожу назвали бандитской, удостоверение – филькиной грамотой. И только дождавшись участкового, которого Пономарева знала лично, Антон смог наконец проникнуть в ее квартиру.
– Чайку попейте с пряничками, – засуетилась бабуля, приглашая милиционеров к столу. – Прянички свеженькие, я за ними в гастроном всегда к привозу хожу.
Евгения Юрьевна достала красивые чашки, поставила на стол расписное блюдо для пряников, положила нарядные салфетки. Ей хотелось сгладить недавнее недоразумение, и она старалась умаслить гостя.
– Вы уж не серчайте на меня, мало ли всяких проходимцев по домам шастает, на глаз ведь не отличишь, кто есть кто!
Юрасов не серчал, он понимал пожилую женщину и в душе был с ней согласен. Только устал он от долгого топтания под дверью. Но нет худа без добра: его терпение было вознаграждено.
Пономарева относилась к той категории старушек, которые всегда все видят и обо всем знают. Ее квартира располагалась через одну от сто тридцать четвертой, и она отлично видела, что делается на лестничной площадке.
По словам Евгении Юрьевны, в субботу накануне убийства к Фианитову приходил «видный мужчина около тридцати пяти лет». Она его «запеленговала», когда тот покидал квартиру соседа. Мужчина был зол и шел напролом, как танк. Произошло это не раньше пяти, потому что в пять по субботам идет сериал, а он тогда еще не начался. Незадолго до начала передачи «Народные рецепты» в сто тридцать четвертую квартиру опять пришли. На этот раз Пономарева посетителя узнала – это был сосед снизу, Шапкин.
– Между ними ссора давняя. Жили как кошка с собакой, никак помириться не могли. Шапкин вообще-то редко к Валерию заходил, потому как все равно без толку – каждый свое делал, и друг друга они услышать не желали. Вот я и удивилась, когда соседа снизу увидела. Зачем это он явился? Шапкин минут пять в дверь звонил, прежде чем ему открыли. Он ругаться стал, что его заливают, мол, на кухне с потолка вода льется. Фианитов сказал, чтобы тот уходил по-хорошему и не морочил ему голову, у него, мол, ничего нигде не протекает и протекать не может. Так они ругались, ругались, а потом Фианитов его впустил в квартиру.
– Понятно. В котором часу ваши «Народные рецепты» идут?
– В девять. Они как раз начались, и я не стала ждать, чем дело кончится. А что тут смотреть, и так ясно – очередной склокой, потому как ни один из них уступить другому не хотел.
– Больше вы ничего и никого интересного рядом с квартирой Фианитова не видели?
– Нет. Потом я спать легла. Я рано ложусь, и нехорошо еще мне стало… А на следующий день я и вовсе в больницу попала, вот только недавно выписали меня.
Шапкин словно знал, что за ним придут. Он не отпирался, не грозил жалобами, как это часто бывает.
– Да, я его отравил и нисколько об этом не жалею! Покой в моей квартире наступил только тогда, когда этот козел сдох! Почему я, приходя домой, должен терпеть издевательства?! Если государство не может защитить мои права, я вынужден защищать их сам! Разве это нормальный закон, по которому можно шуметь с семи утра до одиннадцати вечера? Хоть на всю катушку музыку включай – никто никому этого запретить не вправе. И это касается только громких звуков. Топанье, цоканье и прочие шумы – сколько угодно и в любое время суток! Того, кто эдакие законы издает, поселить бы в коробку, вроде нашего дома, да чтобы над ним такой же урод, как Фианитов, жил! А сбоку, для пущей радости, по соседу-алкашу, чтобы законники эти на своей шкуре прочувствовали, как простым смертным живется! Тогда, глядишь, и в законодательстве что-то изменится.
– Вот так иногда бывает, господа, – сказал Мостовой, перелистывая дело Фианитова, – убийцей оказался скромный, тихий человек, на которого и не подумаешь.
– Не повезло Шапкину, – посочувствовал соседу Валерия Юрасов.
– Тебе жалко, что мы его вычислили?
– Поторопился он соседа кончать. Подождал бы он немного, глядишь, с Фианитовым и расправился бы кто-нибудь другой, тот, по чьему поручению он картину на яхте вывез. Я очень сомневаюсь, чтобы Валерий сам все это затеял: похищение из музея, контрабанда – слишком дерзкие поступки для него. Как говорила Борисова, не тот психотип.
– Пожалуй, ты прав, – сказал Анатолий. – В этом деле замешан еще кто-то, о ком мы не узнаем потому, что картина нашлась, и это, слава богу, уже не наша головная боль.
– А я все-таки думаю, что Фианитов погиб именно из-за «Зимнего утра», – высказал свои соображения Костров. – Не трогал бы он картину, остался бы цел. Дело не в Шапкине. Он же не матерый рецидивист,
