Двухкомнатная хрущевка, расположенная вдали от метро и транспортных узлов в живописном уголке соцреализма – высокие полосатые трубы щедро «озонировали» воздух густыми клубами дыма. Когда Шубин появился на пороге этой квартиры, он понял: здесь живет уныние. Свежие светло-синие обои – это единственное, что указывало на заботу хозяев о своем жилище. Все остальное – трещины на потолке, старый протоптанный линолеум и облупившаяся краска на дверях говорили о том, что дела в доме идут не важно. Усугублял восприятие полумрак. Это был не тот полумрак, который придает обстановке романтичность, затемнение вызывало неприятную ассоциацию со склепом. Тонкая женщина стояла в самом темном углу коридора. Анатолий не мог разглядеть ее лица, лишь грациозный силуэт на фоне кладовки. Шубину было известно, в этой квартире проживают двое: Милена Игнатьевна Иванова сорока семи лет и Елизавета Александровна Иванова двадцати одного года. Мать и дочь.
- Так что вы хотели узнать?
По низкому грудному голосу и размеренной речи Анатолий догадался, что перед ним Иванова старшая.
- Милена Игнатьевна, меня интересует химзавод, на котором вы работаете.
- Что именно? – спросила женщина, продолжая держать гостя в прихожей.
- Вот это вещество, - оперативник протянул ей листок с названием химического соединения.
Женщина была вынуждена сделать шаг вперед, чтобы дотянуться до бумаги. Ухоженная тонкая рука с длинными пальцами порхнула в воздухе и снова скрылась вместе с ее обладательницей в свое убежище, но цепкие глаза Анатолия успели заметить широкий шрам на левой щеке женщины. Шубин понял, что в полумраке Милена Игнатьевна старается скрыть свои увечья и увечья эти, судя по всему, значительные. Ему стало очень неловко, словно он подсмотрел за чужой личной жизнью в замочную скважину.
- Пройдемте, - предложила хозяйка и направилась в комнату.
Здесь было значительно светлее, но все так же мрачно. Не смотря на дневное время, окно наглухо закрыто занавесками. Ветхая мебель: пара кресел и старомодный сервант без хрусталя и зеркал. Шубин в этой квартире вообще не заметил ни единого зеркала.
Женщина сидела в кресле, прямые распущенные волосы скрывали ее профиль, так что Шубин мог видеть лишь пепельные локоны и тонкие нервные пальцы.
- На производство этого соединения был разовый заказ. Если я не ошибаюсь, в девяносто пятом году. Больше на нашем заводе его не производили.
- А вне завода могли его изготовить? Скажем, в домашних условиях.
- Вы шутите? – голос Милены Игнатьевны приобрел иронический оттенок. - Для этого нужна целая лаборатория со сложным дорогостоящим оборудованием.
- А если предположить, что существует такая подпольная лаборатория? - настаивал Шубин.
- Нет, - покачала головой женщина. – Вопрос даже не в цене приборов, необходимых для производства. Такое оборудование изготавливается на заказ в штучном порядке и контролируется государством. Этот яд мог быть произведен только в заводских условиях.
- Хорошо, вы меня убедили. Тогда скажите, пожалуйста, как могло получиться, что яд покинул пределы завода и был применен в качестве орудия убийства?
- Убийства?!
- Да, убийства. Недавно им была отравлена молодая женщина. Поэтому постарайтесь вспомнить, не выносили ли вы или кто-то из ваших коллег за пределы завода это вещество?
-Во-первых, выносить реактивы запрещено, - Милена Игнатьевна сделала многозначительную паузу, мол, как вы могли обо мне такое подумать? – А во-вторых, все было под строгим контролем, при недостаче, ответственному лицу грозили серьезные служебные разбирательства.
- Ну, а как же период кризиса, когда ваш химзавод стоял, и его практически растаскивали на куски? Вспомните середину девяностых, когда людям не платили зарплату, и каждый выживал, как мог.
Милена Игнатьевна не поддалась на провокацию, она все отрицала, как отрицали и ее коллеги. Конечно, в нестабильных девяностых никто уже не следил за хранением химикатов. Выпуск продукции прекратился, красть стало нечего, и на несунов уже смотрели сквозь пальцы – все понимали, что жить людям на что-то надо. О том, что тащили реактивы, представляющие хоть какою-нибудь ценность, Милена Игнатьевна знала - сама с завода что-то выносила. Она воровала скромно. Начальник участка в девяносто восьмом продал трехуровневый фильтр. Он был хорошим человеком – поделился выручкой. В их среде было принято не распространяться о кражах. Все всё знали, но по негласному уговору молчали. Что и говорить: рука руку моет.
Анатолий собрался уходить. Чтобы не смущать хозяйку, он старался не смотреть в ее сторону. На стене он заметил портрет в простой металлической раме. Очень милая, светловолосая девушка смотрела игривым взглядом и улыбалась пухлыми детскими губками. Рядом он заметил еще две фотографии: на одной из них та же девушка в широкополой кокетливой шляпе и букетом ромашек, на другой она была запечатлена в полный рост в кокошнике и народном костюме. Девушка была чудо, как хороша, эдакая Василиса Прекрасная из сказки.
Уже на пороге Шубин непроизвольно обернулся, и чуть не отпрянул. Хозяйка вышла его проводить. Крупные шрамы пересекали ее лицо. Лоб закрывала густая челка, из-под которой ломаной стрелой на переносицу спускался фиолетовый рубец. На правой щеке шрам в виде крыла бабочки, от левой скулы до подбородка шрам, похожий на лист клена. Не тронутые неизвестным Анатолию несчастьем, остались одни глаза. Пронзительно-бирюзовые, они выражали огромную боль и страдания. Казалось, на Милену Игнатьевну была надета нелепая, безобразная маска.
Шубин поймал себя на мысли, что неприлично долго рассматривает обезображенное лицо, словно перед ним не живой человек, а мартышка в зоопарке. Капитан почувствовал укор совести и поспешил удалиться.
- Не смущайтесь, - усмехнулась женщина ему в след, – я уже привыкла.
Погруженный в тяжелые мысли, Шубин спускался по лестнице и чуть не сбил с ног девушку, идущую навстречу.
- Простите ради бога старого солдафона, - Анатолий принялся собирать вещи из рассыпавшейся женской сумочки.
Красавица присела на корточки, и стала поднимать свое добро: пудреницу, зеркальце, помаду, ключи, электронный брелок – «таблетку», мобильный телефон (удивительно, сколько всего может уместиться в маленьком ридикюле). Затем взглянула на Шубина яркими, блестящими глазами с длинными загнутыми ресницами. На ее пухлых губах капитан прочел прощение своему неосторожному поступку. Незнакомка была прекрасна. В сознании невольно всплыло страшное лицо недавней собеседницы. Волнующая красота и отталкивающее уродство - этот контраст вызвал у Шубина какие-то не понятные чувства. Ему захотелось смотреть на прекрасное как можно дольше, но девушка уже упорхнула вверх, стуча изящными каблучками.
Она остановилась на площадке пятого этажа. Порывшись в сумочке, достала ключи, и открыла дверь той самой квартиры, которую только что покинул Шубин.
- Мама, у нас хорошие новости! – сообщила она с порога. – Сегодня пришел ответ на мой запрос. И он положительный!
Милена Игнатьевна смущенно улыбнулась. Дочь была единственной отрадой в ее жизни, и она всегда радовалась, когда той что-либо удавалось.
- Может, все-таки не поедем? Страшно ведь так далеко уезжать.
- О чем ты говоришь, мамочка! Что мы тут теряем? Эту хрущевку? Грошовую пенсию, которую ты будешь получать? А может, близких друзей? Так их у тебя нет – все отвернулись, а я себе найду новых, - девушка говорила с жаром, ее щеки наливались румянцем и горели глаза.
- Хорошо, хорошо, - сдалась женщина, - поедем, раз ты этого хочешь.
