годы. Помню высокий лоб, жесткий подбородок, гриву рыжих кудрей, щетину на лице. Помню улыбку. Когда отец, улыбался, все вокруг освещалось этой улыбкой. Она источала какой-то удивительный, магический свет. В наше время это называется харизма. Тогда это называлось проще — обаяние.
Он часто подбрасывал меня на руках. Даже когда я уже была не очень маленькой, все равно его это забавляло — видеть свою Лерку, обожаемую Лерку — солнышко» как он меня всегда называл, среди облаков. Он подбрасывал меня, я смеялась, хоть и смущало иногда меня то что подол платья задирается слишком высоко и отец видит мои трусики. Я с раннего детства была очень стеснительной.
Я была счастлива, что у меня такой отец. Красивый, веселый, влюбленный в маму. Многие женщины завидовали ей, я это знала. И гордилась ими обоими — и мамой, и отцом…
Он умер, когда мне было девять лет.
Нет, сначала случилось еще кое-что. Сначала родилась Настя.
Мне не хочется сейчас писать о Насте… Я не готова еще к этому. Да и хронология тем самым нарушится, а мне бы этого не хотелось. Ведь Настина история случилась уже после того, как умер отец.
Мне было девять лет, когда это случилось. Я спала, внезапно сквозь сон услышала, как плачет мама. Я открыла глаза, прислушалась. Раньше мне никогда не доводилось слышать, как плачет мама. Я подумала: может быть, это плачет Настя? Но Настя была слишком маленькой, она не могла плакать вот так, по-взрослому.
Я вскочила и, путаясь в длинном подоле ночной рубашки, побежала в родительскую спальню. Там было, темно. Я приоткрыла дверь. Теперь мамины всхлипывания слышались отчетливо.
— Мама, ты плачешь? — спросила я у нее.
— Лера? Это ты? Почему ты не спишь?
— Я проснулась, услышав, как ты плачешь. Ч/то случилось, мама?
— Ничего. Ничего не случилось. Иди спать, доченька.
В темноте родительской спальни я видела силуэт матери — она лежала, полуобернувшись ко мне. Наверное, до той минуты, пока не появилась я, она просто лежала вниз лицом. Я тоже часто так ложилась, когда плакала.
Почему-то рядом с ней я не увидела отца. Я вспомнила, что накануне вечером он не пожелал мне спокойной ночи, потому ^то его просто не было дома в тот момент, когда я ложилась спать.
— А где же папа? — снова спросила я. Мама ничего не ответила и почему-то заплакала еще громче.
— Где папа? — повторила я свой вопрос, чувствуя первый раз в жизни, как сердце полностью заполонило отчаяние.
— Иди сюда, Лерочка. Иди ко мне, только ступай неслышно, чтобы не разбудить Настю. Знаешь, Настя очень чутко спит.
Я подошла и присела на краешек кровати рядом с плачущей мамой.
— Видишь ли, дочка. Ты уже большая… — Она прижала меня к себе и замолчала на некоторое время, а я вдруг подумала о том, что не хочу быть большой. Оказывается, нет ничего хорошего в том, что человек становится большим. Как же я раньше, глупая, этого не понимала. Ведь если бы я сейчас была маленькой — такой, как Настя, — мне не пришлось бы слышать всего того, о чем расскажет мама. — И ты должна знать правду. Твой папа больше не будет жить с нами.
Я сразу все поняла. Я на самом деле была уже большой и как-то быстро собрала воедино обрывки случай-н° услышанных прежде разговоров между матерью и отцом. Я сразу поняла, что наш папа теперь буде жить с другой женщиной.
— Как это? — спросила я, как будто была маленькой. Отчаянно пытаясь снова стать маленькой, уменьшиться у мамы на глазах, чтобы она остановилась, не говорила, не заставляла слушать…
— Понимаешь, доченька, у него теперь другая семья… Он ушел от нас. Ушел жить к другой женщине,
Я знала, что мама не врет. И все же не хотела верить в то, что она говорит.
— Этого не может быть, — возразила я ей. — Папа не такой, он не мог нас бросить…
— Не плачь, Лерочка. В жизни всякое случается. И это — не самое страшное. Он по крайней мере не умер…
Мама что-то еще говорила. А я перестала уже слушать ее. Я внезапно совершенно отчетливо осознала: лучше бы — умер.
Было бы гораздо лучше для всех нас. Было бы правильнее. Было бы понятнее.
Было бы так: у меня больше нет папы, потому что его больше нет. А получилось: папа есть, и в то же время нет его.
Нет его больше у меня. Еще вчера был папа, а теперь нет…
— Мама, разве такое бывает? — спросила я.
— Бывает, Лерочка. И не такое еще бывает…
Она меня не поняла. Не поняла моего вопроса, совсем не об этом, и я вдруг почувствовала, что я старше. Что за эти несколько минут, проведенных в родительской спальне, я вдруг стала такой большой, такой взрослой, что даже мама оказалась в сравнении со мной маленькой…
Я стала старше собственной матери. Мой отец умер, еще не дожив до своей смерти. Оказывается, такое бывает…
Сергей открыл дверь ключами и вошел в темную прихожую. Не включая света, снял ботинки и прошел к себе. За стеной что-то неслышно бормотал телевизор. Прислушавшись, он понял: Оскар Де Ла Хойя снова пытается одолеть Феликса Штурма или еще кого-нибудь. Отец в последнее время не пропустил практически ни одного боя, хотя раньше подобного пристрастия к боксу за ним не замечалось. Мама, наверное, уже спала. На душе по-прежнему было тоскливо. Часы показывали начало первого. Он подумал о том, что у него есть шанс заснуть. Заснуть — и это значит, по крайней мере восемь — десять часов не думать, не вспоминать, не тосковать и не ломать голову над вопросом: что это было? «Что это было?» — в который раз спросил он у себя. И, в который раз не смог ответить ничего определенного. Потому что не понимал.
Прежде всего, не понимал себя. Откуда эта тоска, откуда беспросветная уверенность в том, что в жизни уже больше не случится ничего хорошего и, кроме серых будней и болезней в старости, его больше и не ждет ничего? что жизнь свою он уже прожил, и прожил ее неправильно, разменял на пустяки, на мелочи. Целую жизнь — на жалкие часы сомнительных удовольствий. Но с другой стороны, разве он знал? Разве мог знать, разве мог вообще подумать о том, что когда-нибудь случится с ним такое? Что одна случайная встреча может перевернуть всю жизнь и заставить убедиться, что все прожитые годы были лишь прелюдией? Что все свои неполные двадцать восемь лет он жил только для того, чтобы дождаться наконец этого дня и встретить ее…
Встретить — и сразу же потерять. Вот в чем было дело. Вот почему жизнь казалась прожитой напрасно. Потому что встретив, потерял… А если бы не потерял, если бы удало им выпить на кухне по чашке чая со вкусом апельсина сейчас все было бы по-другому. Сейчас он, наверное, был бы счастлив… Как не был счастлив никогда,
И от этого в душе рождалась злость. Эмпирическое понятие счастья сейчас казалось для него почти материальным, и было обидно, что это физически осязаемое счастье отняли. Как кусок хлеба у голодного. Как глоток воды жаждущего. Как золотую монету у скупого…
Злость, обида, досада. Жалость к себе. Как в детстве, когда мама наказывала несправедливо или слишком строго. Не пускала гулять, заставляя сидеть за уроками. Не разрешала смотреть футбол, потому что он начинался слишком поздно, когда маленьким детям пора было спать. Но, с другой стороны, мама
