А сегодня, получается, стало до такой степени не в порядке, что он звонит ей и совершенно испуганным голосом просит у нее медицинской помощи? Что же такое могло случиться за один вечер и прошедшую ночь? Или она все-таки ошиблась, неправильно его поняла?
Мысли в голове путались, и Лена чувствовала, что чем больше об этом думает, тем меньше что-либо понимает. Но по-прежнему продолжала сидеть на полу и думать, до тех пор пока наконец запах безнадежно сгоревшей на сковородке порции котлет не заставил ее резко подняться.
Пришлось открыть окно и долго проветривать квартиру. Холодный и влажный запах осени ворвался внутрь, заполнил собой каждый угол, и на душе от этого осеннего запаха стало еще тяжелее, еще тоскливее. Несмотря на то что солнце за окном изо всех сил старалось поднять настроение, Лена мрачнела с каждой минутой.
Вот ведь как бывает. Она даже и не надеялась, что Женька ей позвонит. И уж тем более даже мысли не могла допустить, что его звонок вызовет в душе такую реакцию. Не радость, не сумасшедшую и отчаянную надежду, а только глухую тоску и тревогу.
Она покосилась на часы. До шести еще целый день надо как-то прожить. Чем-то заполнить эти и без того утомительно длинные минуты.
Безжалостно смахнув в мусорное ведро пригоревшую порцию котлет, она до блеска отмыла сковородку и решительно сунула в морозилку оставшийся фарш. Шансы на то, что следующая порция окажется удачной, весьма призрачны, а значит, не нужно зря переводить продукты.
Прихватив магнитофон, она отправилась в комнату заниматься уборкой.
Долго стояла с влажной тряпкой возле журнального столика, на поверхности которого по-прежнему можно было различить печальный нуль. Тот самый, который символизировал прогнозы на будущее.
Категорично смахнув со столешницы символический нуль, она двинулась дальше, решив весь остаток дня посвятить борьбе с пылью.
Сосредоточиться на работе не получалось.
Евгений сидел за столом, заваленным чертежами. Но вместо чертежей перед глазами стояли пятна крови на спортивном костюме.
И еще, ему все время казалось, что все вокруг смотрят на него как-то странно. Как будто знают то, чего знать не могут, но все равно знают. Видят по глазам. Ведь говорят же, что глаза – зеркало души, и если сейчас на самом деле в его глазах отражается то, что происходит в душе, коллегам по работе, имевшим несчастье в эти глаза заглянуть, остается только посочувствовать.
Евгений то и дело оглядывался по сторонам, хотя и знал, что в кабинете никого, кроме него, нет. В очередной раз убедившись в этом, проверял свои руки. Под ногтями не осталось и следов земли – после того, как все закончилось, он несколько раз тщательно намылил руки и сполоснул холодной водой из пластиковой канистры. Руки были чистыми. Они даже не пахли землей. По рукам никто бы не догадался, что два часа назад в лесопосадках он закапывал в землю тяжелый и объемный пакет.
Внутри лежали топор, тряпка, которой вчера вечером Яна мыла полы в гостиной, и спортивный костюм.
Руки по-прежнему дрожали. От нервного напряжения и от физической усталости. Мокрая от вчерашнего дождя земля была плотной и тяжелой, пришлось попотеть, чтобы выкопать яму нужных размеров. Пальцы скрючились от холода и от усилий. Ему даже показалось, что он больше никогда не сможет их разогнуть – так и будет всю оставшуюся жизнь ходить, сжимая в каждой ладони по одному невидимому теннисному мячу.
Лопату он выбросил по дороге.
С глухим стуком ударившись о землю, она покатилась вниз и упала на дно траншеи, проходящей вдоль трассы.
Теперь не осталось ничего, что могло бы напомнить о вчерашнем происшествии. Ничего, кроме самих воспоминаний. Воспоминания прочно и надолго поселились в голове, они мелькали перед глазами, сменяя друг друга. Ни закопать в лесу, ни выкинуть в траншею их было невозможно. С ними, теперь уже ничего не поделаешь, придется делить остаток жизни. Той самой, которая еще вчера казалась подарком небес, а сегодня превратилась в вечное наказание.
Забыв постучаться, распахнула дверь и вошла в кабинет Люба Федорова, кадровичка.
Евгений вздрогнул и спрятал руки под стол.
– Привет, – сказал он ей охрипшим голосом, изо всех сил стараясь не выдать своего испуга.
– Простыл, что ли? – Люба, по-своему истолковав причину этой хрипоты, прошествовала мимо него к окну и взяла с подоконника большой белый горшок с двумя лопоухими кактусами. Объяснила, кивнув на кактусы: – Вам здесь они все равно не нужны, а у меня в кабинете фиалка сдохла. Теперь подоконник пустой. Я возьму, ладно? Кактусы – они неприхотливые, если даже здесь растут, беспризорники, то у меня цвести непременно будут!
Некоторое время он смотрел на Любу непонимающими глазами, потом согласно кивнул, интуитивно догадавшись, что она ждет от него именно этого. Но все же так и не понял, о чем она его спрашивала.
– Ты какой-то странный сегодня, Шевцов, – сообщила Люба, продвигаясь мимо него к выходу и обнимая большой белый горшок двумя руками. – Если болеешь, сидел бы дома. Кто тебя на работу-то гонит?
– Мне проект в Москву отправлять надо, – почти честно сказал Евгений.
– Ну, если проект, – без выражения ответила Люба и вышла из кабинета, прикрыв дверь ногой.
Евгений выдохнул, чувствуя, как у корней волос собираются крошечные капли выступившего пота.
Интересно, так будет всегда? Холодный пот и дрожь в пальцах – это когда-нибудь кончится? Или он обречен на эти муки до конца жизни?
Снова, в который раз уже, он попытался сосредоточиться на чертежах. И снова ничего не вышло – руки дрожали, а глаза видели все, что угодно, только не чертежи. Чертыхнувшись, он вышел из кабинета. Словно под обстрелом, пересек приемную, в которой, кроме секретарши Нади Гориной, невесть откуда собралась целая толпа народу. И все дружно замолчали и дружно на него уставились.
– Я в ларек, за сигаретами, – сообщил Евгений, чтобы что-то сказать. Хотя в общем-то никто у него ни о чем не спрашивал.
Черт, да почему же они все на него так смотрят?! С каким-то напряженным, внимательным, но очень подозрительным сочувствием? Или все-таки кажется?
Выйдя на улицу, он завернул за угол здания. Ледяной ветер гнал по серому, в темных пятнах вчерашних луж, асфальту последние осенние листья. Оглядевшись по сторонам, Евгений достал из кармана мобильник и набрал сотовый номер Яны. Пальцы, и без того скрюченные, на холоде сразу задеревенели.
Она сразу взяла трубку.
– Ты сейчас можешь говорить? – спросил Евгений, в глубине души надеясь, что Яна сейчас говорить не сможет и ему не придется рассказывать ей о пережитом кошмаре.
Это было странное, необъяснимое ощущение – ведь для того и вышел он на улицу, чтобы услышать ее голос. Чтобы поговорить и чтобы
– Сейчас, подожди секунду, – ответила она, разрушая на корню его надежды. В трубке слышались фортепьянные гаммы, которые с каждой секундой становились все тише. – Ну вот, теперь могу. Ты почему до сих пор не позвонил?
– Сама позвонила бы.
– Ни секунды свободной не было, Жень. Ты как?
– Плохо.
– И я – плохо. Руки дрожат.
– И у меня дрожат. Ян, я тебе сказать хотел... – Да?
Евгений снова огляделся по сторонам – никого поблизости не было, но все же на всякий случай он прикрыл трубку ладонью. Ему понадобилось глубоко вздохнуть, чтобы решиться наконец начать разговор.
– Ян, я не знаю, что это было. Только мой костюм, который ты вчера постирала... Он... В общем, не отстирался.
Он хотел сказать это спокойно. Но голос, зажатый между ладонью и трубкой, прозвучал жалобно, не по-мужски.
