Есть остывшую яичницу тоже не хотелось. Слез не осталось, и сил почти не осталось тоже.
– Значит, так, – сказал Женька, отыскав взглядом ее далекое отражение в темном стекле. – Слушай меня внимательно. Плакать мы больше не будем и вообще... ничего такого делать не будем. А будем внимательно меня слушать и делать выводы. О'кей?
Отражение в стекле кивнуло взлохмаченной головой, что означало знак согласия.
– Я сегодня весь день на работе думал о том, что случилось. Я весь день изображал из себя сыщика. Эркюля, как его там...
– Пуаро, – робко вставила Лена, которая никогда не читала детективов.
– Вот именно. Эркюля Пуаро. Я пытался, рассуждая логически, понять, какую цель преследовал человек, устроивший в моем доме этот... спектакль. Я целый день ломал над этим голову, но так ничего и не понял. Я пытался поставить на место... этого человека всех без исключения своих знакомых. Я подозревал всех слева направо и справа налево. По часовой стрелке и против часовой стрелки. Без толку. Все мои дурацкие версии развалились как карточные домики. Я не вижу цели и не понимаю столь странного выбора средства. Понимаешь, ведь нет и не может быть никакой гарантии, что меня заподозрят, а уж тем более обвинят в этом убийстве. Нет никаких гарантий того, что в самом крайнем случае я не сумею доказать свою непричастность. На это рассчитывать нельзя. По крайней мере здравомыслящий человек никогда на это рассчитывать не станет...
«Сверхлогика», – промелькнуло в памяти успевшее набить оскомину словечко.
Сверхлогика... Черт возьми, да ведь нет никакой сверхлогики! Нет и не может быть, потому что...
– Женька! – торопливо заговорила Лена, боясь упустить еще не оформившуюся до конца мысль. – Женька, ты ведь все правильно... все правильно сказал! Я ведь тоже сегодня весь день на работе об этом думала, у меня чуть мозги не закипели, но я ведь тоже никакой логики здесь не нашла! Не нашла, потому что ее и нет! Я теперь только поняла...
– Вот видишь, – сказал он каким-то чужим голосом и обернулся, забыв о своем обещании дождаться, когда она станет «ужасно красивой». Но Лена и сама уже не думала о своем покрасневшем лице и распухшем, похожем на крупную сливу, носе. – Если и ты об этом же подумала, значит, так оно и есть. Этот человек – он... он просто шизик. Никакой Эркюль Пуаро в компании еще десятка самых знаменитых сыщиков никогда не сможет постичь логику человека с больной психикой... И прогнозировать его действия тоже не сможет. Боюсь, этот человек и сам едва ли способен их прогнозировать... Впрочем, тебе виднее. Ты лучше меня разбираешься... в психах.
В воцарившемся молчании было слышно, как потрескивает электрическая лампочка на потолке и как орут где-то вдалеке перепутавшие осень с весной коты.
«Счастливые, – некстати подумала Лена. – Мне бы ваши проблемы...»
– Женя, – робко сказала она, поднимая глаза. – Но ведь если... если этот человек на самом деле психически нездоров... Это же видно, понимаешь? Видно по его поведенческим реакциям!.. Ты что на меня так смотришь?
Он уставился на нее так, как будто она была тарелкой, прилетевшей только что из космоса и экстренно приземлившейся на кухонном столе, чтобы поужинать остывшей яичницей. И очень долго еще смотрел на нее так, как будто она была тарелкой, а потом удивленно спросил:
– Лен, какие поведенческие реакции? Ты что, всерьез думаешь, что я всех и каждого на эти самые реакции тестирую? Молоточком бью по коленочкам прежде, чем представиться и руку пожать, да?
– Молоточком по коленочкам – это невропатологи, – механически поправила Лена. – А не психиатры.
– Да какая, к черту, разница?!
– Не ори, Женька. Я имела в виду, что при близком общении человека с нездоровой психикой видно. Для того чтобы поставить общий диагноз, не нужно быть специалистом.
– При близком, может, и видно, – нахмурился Женька. – А при дальнем? У меня близких знакомых – раз, два, и обчелся, а дальних знакомых и родственников – целый воз и маленькая тележка. Да и вообще, насколько я знаю, психи в фазе обострения в больницах лежат. А вне фазы обострения они мирные... и их не разберешь...
– Мирные, – вяло усмехнулась Лена. – Мирно так тюкают по голове топориком чужих соседей... Хотя, конечно, ты прав. Здесь действовал, определенно, и не шизофреник. Он рассчитал все, все предусмотрел. А для этого ясная нужна голова. Здесь какая-то мания... навязчивая идея...
– Ну вот, – после недолгой паузы Женька подвел итог беседы, – диагноз мы ему уже поставили. Только нам от этого не легче. Наоборот – тяжелее. Потому что, сама понимаешь, от такого человека можно ожидать чего угодно.
– Да, – ответила Лена задумчиво. – Понимаю. Чего угодно. Не исключено, что этот человек просто мстит тебе таким странным образом за какую-то обиду, нанесенную, может быть даже, в далеком прошлом. Женька, вспомни, ты кого-нибудь обижал в далеком прошлом?
– Обижал. – Он энергично закивал головой в ответ. – Конечно, обижал в далеком прошлом. И в недалеком прошлом тоже. И в настоящем. И в будущем тоже непременно кого-нибудь обижу. Так что совсем скоро буду жить один в четырехподьездном десятиэтажном доме. Как король. Потому что всех моих соседей на фиг поубивают обидчивые маньяки.
– А если серьезно?
– Куда уж серьезней! – Женька безнадежно махнул рукой, достал из кармана пачку сигарет и закурил, уже не спрашивая разрешения. Лена молча смотрела, как он курит, и думала о том, что через несколько минут он уйдет. Уйдет, потому что дома его ждет любимая женщина. И может быть, больше уже никогда и не придет. Потому что, если все закончится благополучно, ему и незачем уже будет сюда приходить. А если все закончится неблагополучно...
Об этом даже думать было нельзя. Лена запретила строго-настрого себе об этом думать, встала и принялась греметь посудой, убирая со стола нетронутую яичницу.
– Жень, и все-таки это не значит...
– Значит! – холодно перебил он. – Это очень даже значит! Я понимаю, мы с тобой тут рассуждаем и думаем, что правильно рассуждаем, но, может, ни черта и не правильно... Да какой толк от рассуждений! Если завтра этот человек подкараулит тебя где-нибудь в темном подъезде, рассуждения уже не помогут...
– Завтра суббота, – вяло возразила Лена. – У меня скользящий выходной. Пусть караулит в подъезде сколько угодно. Я из дома носа не высуну.
– Все шутишь, – усмехнулся он и смял сигарету в пепельнице. – Ленка, ты мне пообещала.
– Я все равно не понимаю. Ну, не буду я тебе звонить, и что от этого изменится?
– Звонить вообще-то можно, – подумав, разрешил Женька. – Я не думаю, что этот наш маньяк мой телефон прослушивает.
– Я тоже не думаю, что прослушивает. Для этого же аппаратура специальная нужна. Откуда у маньяка специальная аппаратура?
– Ниоткуда, – согласно кивнул Женька. – Но вот следить за мной этот человек запросто может. А если следит – значит, знает уже про тебя. Знает, где ты живешь, и где ты работаешь, может быть, тоже знает... Лен, какой же я вчера был дурак! Зачем я к тебе пришел, а?
– Никакой ты был не дурак, – подумав, ответила Лена. – Ерунда все это. Мало ли у тебя может быть знакомых, к которым ты можешь просто так... зайти.
Он промолчал в ответ. Посмотрел на часы, о чем-то задумался. А потом сказал то, что и должен был сказать, рано или поздно:
– Мне пора, Ленка. Правда, пора.
– Не поел даже, – ответила она не глядя. Стало как-то пусто внутри.
– Ничего. В следующий раз как-нибудь. Вот приготовишь утку с яблоками... я приду и съем ее обязательно.
– В следующий раз – это когда, Жень? – спросила она жалобно.
Он не ответил и вышел из кухни. Лена поплелась следом, как на эшафот.
Пока Женька одевался в прихожей, она молча стояла рядом, не зная, что сказать. А потом вдруг выпалила на одном дыхании, сама от себя не ожидая:
