смирение. Унизительное чувство, хотя он внушал себе: только чтоб успокоить безумца.
Покосившись на стопку листков, заговорил ровным голосом:
— Приехал двадцать пятого июля после полудня. Был прекрасно одет, вероятно, уже не работал у Грэнуолта. Приехал в серой машине, новой, из последних выпусков — может, «додж», может, «плимут». Пробыл с половины четвертого до половины шестого. Мы выпили. Я интересовался его работой. Не сказал. Дал понять, что ушел с прежнего места. Я спросил, знает ли об этом Рич. Ответил, что все улажено. Спрашивал, вернется ли к Кеннеди, ответил, что нет.
— Вот видите, можете быть пай-мальчиком, только все это болтовня. Ведь он ваш брат. Непременно сказал бы, что затевает.
— Могу лишь дать вам слово — ничего не говорил. Моя жена все время была с нами, она подтвердит.
— Где она?
— Должна, прийти с минуты на минуту, немного запаздывает.
— У меня достаточно времени.
— Не рассчитывайте на нее, мистер Кифли. Она не привыкла…
— Вы что, забыли, Бронсон! Я знаю, что делаю. Где сейчас Дэнни?
— Не имею представления.
— Так или иначе, мы его выловим. Нарушил условия надзора — значит, отсидит остальные семь лет и семь месяцев. И ничто на свете его не спасет.
— Одно могу вам сказать: здесь какое-то недоразумение. На него это непохоже, Дэнни умнее.
Кифли презрительно фыркнул:
— У этого паяца нет ума. Кто отсидел три раза, не бывает умным. Вот я — умный. Рич и другие в отделе завалены такими делами. Им приказали передать мне нескольких, самых отпетых. От Рича ваш брат и еще несколько перешли под мой надзор. Рич мне о них нарассказывал — все ведут себя как ангелы. Дэнни Бронсон завязал, с ним никаких проблем, он исправился, в нем проснулась совесть. Пх-хе! Спрашиваю Рича, когда Дэнни должен отмечаться, а тот говорит: регулярно докладывает по телефону. Поинтересовался, проверял ли его на службе, а тот — мол, не хочет доставлять людям неприятности слежкой. А я сперва отправился проверить, где Дэнни живет. Оказывается, из той вшивой дыры уехал в начале июля. Вот уже нарушение: смена места жительства без уведомления и разрешения. И никакого нового адреса! Навестил я тогда Грэнуолта. Да, Бронсон. Работал у нас шесть недель, в конце июня уволился. А Рич уверен, что по- прежнему служит там. Значит, этот Дэнни хитрец, но, решил я, слишком долго дышит свежим воздухом, придется вернуть его за решетку, чтоб одумался. Походил по городу, порасспрашивал, кто ее видел. Никто. А он тем временем, как положено, позвонил Ричу. Разговор был местный. Я накануне просветил Рича, как этот дошлый вонючка водит его за нос. Может, Рич поплакался ему в трубку или попрекнул бедняжку за то, что подвел приятеля. Телефонный разговор состоялся в прошлый понедельник. Я по-прежнему ищу Дэнни. Теперь он в розыске, есть приказ об аресте. Других своих поднадзорных я привел в чувство. Стоит им меня увидеть, вежливо встают и говорят: «Сэр». Рич и ему подобные слишком нянчатся с ними. Я Дэнни достану. Встанет передо мной на колени, будет скулить, умолять, но вернется в Элтон за нарушение надзора и, клянусь богом, там останется. Твой мудрый братец не имеет крупицы разума, Бронсон.
— Я могу сказать одно, Кифли: честное слово, не знаю, где он.
—
— Мистер Кифли.
— Попробуйте еще раз, профессор, и побольше чувства!
— Мистер Кифли.
— Уже лучше. В последний раз, значит, виделись двадцать пятого июля?
— Именно.
— Повторите еще раз и добавьте «сэр».
— Именно, сэр.
— Делаете успехи, профессор. Вы уверены, что не встречались с тех пор?
— Совершенно уверен… сэр.
— Что это за бумаги у вас, Бронсон?
— Сочинения, сэр. По английскому языку.
Приподнявшись, Кифли потянулся и взял верхнюю работу — сочинение Джилл Гроссман. Секунд двадцать читал его, хмурясь, шевеля губами. Затем пренебрежительно отшвырнул листки на стол.
— Чему вы, черт возьми, их учите? О чем это?
— Боюсь, вы в этом не разберетесь.
— Разные люди разбираются по-разному. Думаете, родители этих детей вас поймут? Или ваша мать? Протоколы свидетельствуют, что она была пьяницей, на полставки — официантка, а еще на полставки — шлюха, которая замерзла на улице в Синке.
Рука Ли лежала на колене, скрытая столешницей. С недрогнувшим лицом смотрел он на ухмыляющегося Кифли, но пальцы судорожно сжались. Слышал даже звук, с каким кулак врезался бы в наглый оскал, ощутил, как напрягается плечо. Чувствовал — Кифли знает, что с ним творится, четко осознает, как его довести до взрыва. Однако в критический момент он услышал визг тормозящих покрышек и тяжелый толчок — именно так, по-сумасшедшему, останавливала машину на подъездной дорожке Люсиль.
— Ваша жена? — спросил Кифли. Ли ограничился кивком, боясь, что голос откажется повиноваться. Кифли развалился в кресле. Ли почувствовал слабость и дурноту от напряжения. Прозвучал приказ «гостя»:
— Оставайтесь на месте, профессор. Она сама сюда придет, так ведь?
— Да, придет сюда.
— А дальше? Учитесь говорить.
— Сэр.
Было слышно, как Люсиль вошла, как стучат по полу деревянные подошвы, а затем ковер заглушает шаги. Появилась на веранде, капризно выговаривая:
— Дорогой, ты должен что-то сделать с машиной. Когда я остановилась, чтобы высадить Рут, мотор заглох, и я…
Заметив Кифли, она осеклась. Пронзив гостя быстрым, испытующим взглядом, мгновенно пришла к выводу, что он не представляет интереса. На лице Люсиль появилось выражение высокомерия и безразличия, предназначенное любому, кого она относила к людям второго сорта.
— Люсиль, это мистер Кифли. Из отдела по надзору — Дэнни его подопечный.
Безразличие исчезло с ее лица, уступив место любопытству и настороженности.
— Добрый день, — вежливо произнесла она.
— Привет, Люсиль, — отозвался Кифли, без всякой вежливости оставаясь сидеть.
Пройдя мимо них, Люсиль уселась на перила веранды, вытянув и скрестив длинные, гладкие ноги. На ней был темно-голубой купальник, бледно-голубой пляжный халатик из фроте, деревянные подошвы босоножек держались на узких белых ремешках. Руки глубоко засунуты в карманы короткого халатика, распахнутого у ворота. Волосы цвета темной меди старых монет были тщательно уложены в кудри не крупнее тех монет, они создавали ореол воодушевления и отваги, как у римского юноши. У Ли мелькнула мысль, что за три года супружества она почти не изменилась. Красивое личико сохранило детскую мягкость, большие голубые глаза не поблекли, нос задорно вздернут, губы полные, мелковатые зубы безукоризненно белые. Точно такая же, как три года назад, — одна из самых заметных женщин, каких он встречал. Безмятежная жизнь сохранила нежную шелковистость кожи. Длинные ноги демонстрировали плавность линий, мягкие выпуклости и впадинки, которые у других женщин лишь обозначены, у нее бросались в глаза.
А вот руки она старалась спрятать — маленькие, с пухлыми, короткопалыми ладошками и глубоко вросшими, некрасивыми ногтями.
Люсиль отлично загорела, казалось, золотистый блеск проступает изнутри, сквозь кожу. Голубоватые белки глаз сияли отменным здоровьем. И все же кое-что изменилось. Узкая талия уже не представляла разительного контраста с нежной полнотой бедер: в поясе уже наметился тонкий слой жира. Располневший
