был этот живой пейзаж на слегка помятом альбомном листе. Капельки росы и тяжесть, которую ощущал на себе каждый листок, — он рассматривал эти капли и эту тяжесть и чувствовал ветер, который она не нарисовала, запах влажной утренней земли, слышал даже птиц, редкие голоса которых разносились, оживляя утреннюю тишину. На следующем рисунке были изображены толпа людей — множество спин — и девочка, затерявшаяся среди этой толпы, одна, повернувшись лицом к художнику. Маленькая девочка с лицом взрослой женщины.
— Машка, ты гений. Ты классно рисуешь.
— Правда? Тебе правда нравится?
Но он уже не слышал ее, он на какое-то время остался совершенно один, бродя по нарисованным улицам, заглядывая в нарисованные окна, разгадывая тайны нарисованных лиц, — он даже не знал, сколько времени прошло с тех пор, когда взял в руки первый рисунок.
— Машка, — позвал он тихо, решив, что она заснула.
Она прикоснулась губами еще раз и вынырнула на поверхность — треугольное личико, взлохмаченные волосы.
— Какая же ты лохматая. Боже мой…
Он перебирал пальцами ее волосы, вдыхал в себя их осенний запах, прислушиваясь каждой клеточкой тела к скольжению ее рук и губ, и думал только об одном — такого не бывает. Не может быть, чтобы с ним случилось такое — счастье…
— Ты останешься? — спросила она потом, когда они снова лежали, обессилевшие оба, на полу, пытаясь отдышаться, окруженные наспех сброшенными джинсами, отлетевшими пуговицами и рисунками, рисунками…
— Останусь, — ответил он не раздумывая. — Позвоню только домой, чтобы не ждали.
— Позвони. — Она подтянулась на руках, продвинувшись вперед на полметра, и извлекла из-за дивана допотопный телефонный аппарат немыслимого зеленого цвета. Поставила перед ним, а сама снова спустилась вниз и свернулась калачиком у него под мышкой. Практически все цифры под диском были стерты.
— Мама, — Алексей путем сложных в данной ситуации математических вычислений сумел-таки безошибочно набрать домашний номер, — привет.
— Привет, сынок. Ты откуда звонишь?
— Мам, я сегодня ночевать не приду.
— Как не придешь, — забеспокоилась она, — как же…
— Мам, — перебил Алексей, потому что голос матери в телефонной трубке был слишком громким. Представив, чего она сейчас может наговорить — котлеты из щуки, пельмени, Людочка, кошечка, папа, Иден и Круз, не приведи Господи, — он твердо решил не дать ей возможности сказать больше ни слова. — Ты не беспокойся, со мной все в порядке. Я утром приду. А сейчас извини, не могу долго разговаривать. Спокойной ночи…
— Леша!
Алексей, мысленно осыпав себя всеми известными ему проклятиями, повесил трубку и отодвинул телефон обратно за диван.
Она приподнялась на локте, одарив-таки его лукавой улыбкой, потянулась через него к подносу, прихватила пальцами сразу два куска сыра и сунула в рот.
— Вообще-то в такое время суток есть вредно, но я сильно проголодалась.
— Я тоже, кстати, проголодался. — Он тоже нырнул в тарелку. — А какое сейчас время суток?
— Позднее. Таинственное и волшебное, когда стрелки циферблата, целый день пробегав друг за другом, наконец воссоединяются на его вершине. Печальное мгновение слишком короткого счастья двух вечных странников…
— А ты еще и поэт. — Он посмотрел на часы, висевшие на стене, и с удивлением убедился в том, что на самом деле двенадцать. В это мгновение секундная стрелка — третий часто бывает лишний — пересекла рубеж и минутная как по команде отпрыгнула от часовой ровно на одно деление. — Вот и кончилось счастье. Пошел обратный отсчет…
— Нам-то какое до них дело. Пускай себе бегают друг за другом. — Она снова жевала сыр. — Хочешь? — протянула ему один ломтик.
— Я голоден как зверь. И готов растерзать весь сыр, оставшийся на тарелке.
Он перевел угрожающий взгляд на тарелку, демонстрируя, видимо, свой боевой настрой. На тарелке лежал один-единственный кусок сыра.
— Терзай, — разрешила она, — я пойду в ванную. Соскользнула с него, поднялась.
— Ты куда?
— В ванную, — обернулась она, улыбнувшись. — Я же сказала, в ванную. Я никуда не исчезну.
— Точно?
— Точно, точно. Терзай свой сыр, зверюга.
Она ушла. Алексей приподнялся, огляделся по сторонам. Сыр не вызывал в душе никаких чувств, кроме аппетита, и он доел его, запив оставшимся в ее бокале вином. Встал, надел рубашку, попытавшись сосчитать, сколько пуговиц на ней не хватает. Оказалось, всего лишь двух, а он думал, что отлетело по меньшей мере штук пятнадцать.
— О-о, — протянула она, появившись на пороге в коротеньком цветастом халатике опять же розового цвета. — Потрясающе эротично. Получился разрез в самом подходящем месте. Экспромт удался…
Алексей по инерции, следуя за ее взглядом, опустил глаза вниз.
— Чертовски эротично, — согласился он и запахнул рубашку. — А тебе нечего глаза пялить, маленькая еще.
— Ах, какие мы стыдливые. Ладно-ладно, не буду больше смотреть. Прямо, потом направо. Кран с горячей водой синий, с холодной — красный.
— Все как у нормальных людей. — Он пожал плечами и поплелся в ванную, следуя ее инструкциям,
— Не перепутай, — бросила она ему вдогонку. Он, конечно же, перепутал…
Вернувшись, он застал ее сидящей на гобеленовом диване с собственными рисунками на коленках. Джемпера и джинсы продолжали лежать на своих местах, тарелка из-под сыра была пуста. «Значит, на самом деле было, — подумал Алексей, разглядывая беспорядок. — Было, не приснилось».
— Тебе идет розовый цвет. Ты специально его выбираешь?
— Мне идет розовый цвет? Нет, не специально, у меня только джемпер и вот халат. Я больше черный цвет люблю.
— Розовая пантера…
— Что?
— Мультфильм такой есть, «Розовая пантера» называется.
— Я же тебе уже говорила, что не смотрю мультфильмы. А почему розовая, она что, лесбиянкой была? Иди сюда, что ты там опять статую изображаешь.
Он послушно опустился на диван рядом с ней, обхватил одной рукой за плечи, прикоснулся губами к щеке. Она почему-то отстранилась, не взглянула на него, продолжая пристально рассматривать рисунки.
— Подожди. Тебе правда понравилось?
— Понравилось. Очень. Безумно понравилось. И рисунки твои понравились тоже.
— Так я про рисунки и спрашивала. — Она неожиданно утратила чувство юмора.
— На самом деле понравились. У тебя талант.
— Да, мне уже говорили.
Алексей вздохнул: если бы можно было ее хоть чем-то в этой жизни удивить!
— Только мне, наверное, лучше не рисовать.
— Почему?
— Не знаю… Я потом совсем как сумасшедшая. Или как после наркоза. Долго не могу в себя прийти.
Ему было смутно знакомо это состояние, однако с ним такое случалось редко.
— Машка.
